здательской системе Ridero
Юлия Кизлова
Бутылочка
Подул ветер, и несколько снежинок с гранитного памятника слетели на мерзлую землю за оградкой. Уже двадцать четыре дня календарной зимы, а только мороз и серое небо, снега нет совсем. Максим вздохнул и провел рукой в перчатке по гранитной поверхности, стряхивая оставшиеся снежинки.
– Ну вот, батя, приехал. Смотрю, у тебя тут все в порядке. Все как положено. Верка? Или сестра твоя, Зина? Хотя какая Зина, она же старше тебя на пять лет, может, и померла уже? Тебе бы в этом году восемьдесят два исполнилось… А ей?
Шмыгнул носом. Похлопал руками по бокам, расстегнул пуховик и достал из внутреннего кармана маленькую бутылочку водки, наклонился и налил в оставленную кем-то на могиле хрустальную рюмку. Такие стояли дома в стенке на стеклянной полке. Неприкасаемые. Только на Новый год мать доставала набор, мыла, протирала, ставила на стол.
– Прости, что не приезжал. Закрутилось как-то.
Огляделся.
– Тут у тебя и присесть негде. Постою.
Он рассматривал надпись на памятнике: «…1939—1993». Только цифры местами поменялись, а жизнь прошла. Максим сейчас был в том возрасте, в котором был его отец, когда умер. Инфаркт прямо под Новый год, не дожил дня три. Телевизор тогда сломался, перегрелось там что-то, и все к одному. На похороны не приехал, нельзя было. Новую жизнь начал, нулевую. А потом все завертелось, закрутилось, потерялось и оборвалось тонкое, что могло связать его с городом, с домом, с фамилией. Новые друзья, новые связи, потом жена, потом другая, между женами подруги, между подруг жены. Двое детей в паспорте и еще трое, про которых знал. Может, были еще…
– Кхе-кхе… кхе.
Максим вздрогнул и обернулся на звук. За оградкой стоял мужик в сером, на вид поношенном пальто, бордовый в зеленую клетку мохеровый шарф выбивался из-под лацканов. Мужик еще раз кашлянул в кулак:
– Есть чем здоровье поправить? – кивнул он Максиму, показывая на бутылочку водки, которую тот все еще держал в руке.
Максиму стало не по себе, первый раз к отцу приехал, а тут шляется кто-то, отвлекает. «Шел бы ты, мужик, своей дорогой», – подумал он, но тут что-то неприятно кольнуло под левой лопаткой. Мужик широко улыбнулся, а Максиму захотелось присесть прямо на надгробие. Ноги ватными стали.
– Так как насчет здоровья? Поправить?
Под лопаткой кольнуло еще сильнее. Максим поморщился и протянул руку с водкой мужику. Тот перешагнул прямо через ограду, приблизился, и Максим даже не заметил, как он скрутил крышку, тут же приложился и почти залпом выпил все, что оставалось в бутылочке. Крякнул, поднес рукав к носу и с силой втянул в себя воздух. Максим почувствовал знакомый, но такой дурной запах, который он не слышал уже много лет. Так пахла тюрьма. Тем же дохнуло и на Максима – запахом гнилого, вперемешку с въевшейся там в стены, в воздух, в любую поверхность вонью дешевых сырых сигарет, духом отчаяния и безнадеги.
Мужик сунул бутылочку в карман и обратно вытащил смятую пачку, из которой достал последнюю сигарету. Чиркнул зажигалкой и, отвернувшись от Максима, выпустил струю густого дыма в сторону соседних могилок.
– Батя?
Максим кивнул. Под левой лопаткой заныло еще сильнее. Мужик затянулся второй раз еще глубже.
– Батя, значит. Ну-ну.
Ближе подошел, совсем вплотную, пристально так и долго смотрел на Максима, а потом резко уставился на памятник и произнес:
– Знал я, что ты придешь. Ждал тебя. – Лицо мужика как-то вытянулось, глаза потемнели. – Помнишь меня, Антоха?
Максим охнул, ноги подогнулись и поехали вниз. Мужик успел схватить его за локоть и удержать от падения.
– Ну-ну, отряхнись-ка, что разъехался. Не узнал меня, что ли? Помнишь, как бутылочку мою расшиб? А потом изолятор. Твой Петрович пороги все отбил, выкупил, выстоял, отмыл, обелил, спрятал. А дружбана твоего закадычного гнить оставил.
Максим попятился и уперся спиной в гранитный памятник. Смотрел на серое пальто. Глаза щипало, жгло в груди.
– Видишь, Антоха, ты такой тут весь, как начальник, сытый, гладкий. Ровно все у тебя. По полочкам, по складочкам посчитано. Все сложено как положено – не придраться.
Максим зажмурился, спиной прижавшись к памятнику, начал оседать. Сил стоять больше не было, рвануть бы прочь сейчас со всех ног подальше. «Лучше б не приезжал, лучше б лежал сейчас в парилке или у Маринки со Светкой, ну в крайнем случае дома с женой, хотя с ней только на Новый год, как договаривался. Лучше б у Маринки. Что ж за засада, – думал он. – Как же так можно было
