играет тут известную роль, однако такое распределение компетенции было бы само по себе совместимо с концентрацией суверенного контроля в каком-либо одном органе. В буржуазном государстве разделение суверенных прав продиктовано страхом буржуазии перед подлинным и последовательным осуществлением хотя бы даже юридического народного суверенитета. Формально провозглашая этот суверенитет, буржуазное государство на деле противопоставляет ему права парламента и исполнительной власти как права самостоятельные. Это обосновывается, в частности, с помощью принципа разделения властей и теории особой «избирательной власти», вводимой в общую схему разделения властей. Так, согласно Ориу[79], необходимо различать три власти в государстве: избирательную, обсуждающую (или законодательную) и исполнительную.
Те же три «власти» различает и Комбетера[80].
Смысл этой теории заключается в том, что право народа выбирать представительные учреждения по своей значимости ставится в один ряд с правами других государственных органов – законодательного и исполнительного – и вводится в строго ограниченные конституционные рамки. Народ – это лишь «избирательный орган». Права избирательного корпуса ограничиваются и исчерпываются избранием своих представителей, ибо в силу разделения властей этот корпус обладает только «избирательной властью». Во всей своей дальнейшей деятельности государственные органы совершенно независимы от народа. Согласно этой теории законодательные и исполнительные органы не получают своих полномочий от народа, ибо народ не может никому передать полномочий, которыми он сам не обладает. Располагает же он, согласно этой теории, одной лишь «избирательной» властью. Следовательно, законодательный орган действует «автономно», в силу собственного права.
Совершенно явственно выступают точки соприкосновения этих теорий французской реакции с лабандо-еллинековской теорией представительства, рассматривающей народ или избирательный корпус как орган государства, функция которого устанавливается, как и функции других органов, самим государством. Эта функция, по мнению немецких теоретиков, ограничивается лишь участием в образовании парламента, который юридически является не представителем народа, а органом государства. С окончанием выборов всякое юридически значимое участие избирателей в формировании воли и волеизъявлении государства прекращается[81].
К этому выводу, хотя и из иных предпосылок, приходит и Карре де Мальбер. По его мнению, суверенитет, в частности национальный суверенитет, означает лишь независимость, «вершину» воли и власти, но не включает конкретных функций государственной власти. Суверенитет нации, по мнению Карре де Мальбера, есть основа власти, ее создание и конституирование, но он не означает делегирования тех или иных функций власти органам государства, ибо эти функции никогда не принадлежали нации. «Конституируя
