ция и здесь сильно исказила картину. Американцы традиционно сочувствуют любой оппозиции – не важно, революционной или нет, – направленной против автократической или монархической системы правления. Более того, русские оппозиционеры и революционеры всегда привлекали к себе внимание и интерес серьезных американских специалистов по России (не
в последнюю очередь речь идет о тезке автора этих строк, Джордже Кеннане, 1845–1923 гг.). Ученые были склонны выступать представителями и защитниками этих людей, особенно потому, что часто у тех не было иной возможности донести свои взгляды и воззрения до мировой общественности. Односторонний характер иммиграции в эту страну тоже сыграл свою роль – ведь революционное движение в России в последние десятилетия перед революцией состояло в значительной степени из людей нерусских национальностей, в отношении которых к царскому режиму смешались и национальные чувства, и идеологические воззрения.
Невозможно, да и не нужно отрицать, что царское правительство совершало невообразимые глупости по отношению к нерусским национальным элементам; невозможно отрицать и беды ранней промышленной эпохи, и неудовлетворенность интеллигенции, которая на рубеже веков оказывала на российское общество столь заметное влияние. Понятно, что американское общественное мнение в значительной степени питалось взглядами антирусских, антицаристских и антикапиталистических элементов на территории империи, а потому едва ли могло быть сбалансированным. И в монархической системе, и в национальном развитии России, конечно, были недостатки, и они вызывали заслуженную обеспокоенность со стороны прогрессивной общественности других стран. Но в России было не только это. В изначально искаженном общественном мнении зарубежья почти теряются важные черты российской действительности – это и русская национальная гордость, и те очевидные элементы терпимости, нити которых, по-видимому, всегда присутствовали в ткани русского самодержавия; это и громадный экономический и образовательный рывок последних лет перед Первой мировой войной; это и блестящий фейерверк творческих достижений в области культуры, осветивший на российской сцене конец старой империи.
Искаженное, однобокое представление о дореволюционных реалиях России стало причиной серьезных ошибок в понимании как самой революции, так и последовавшего за ней советского периода. Самая серьезная из этих ошибок состоит в том, что дореволюционная Россия представляется страной неразвитой и неразвивающейся. Создается впечатление, что без масштабных жестокостей и жертв сталинской эры в такой стране не появились бы ни достойное народное образование, ни современная экономика. Но едва ли менее серьезной ошибкой представляется недооценка американцами силы и обоснованности русского национального чувства, без чего трудно понять двойственность в отношении среднего русского к советскому режиму. В этом отношении странным образом смешаны национальная гордость и стыд, неловкость за явные недостатки советской системы. В результате возникает болезненная чувствительность к иностранной критике (а ее в США в последние годы хватало), которая дискредитирует не только идеологию, но и народ, не только систему, но и страну в целом.
В этих обстоятельствах представляется полезным дополнить мемуарную литературу воспоминаниями человека, которому удалось совместить серьезное и конструктивное отношение к своему нынешнему американскому гражданству с воспоминаниями о детстве и юности в России, где на первый план выходят многие позитивные стороны дореволюционной России. Читая это повествование, испытываешь чувство полного непонимания – как могла цивилизация дойти до такой политической шизофрении, когда она способна была так много давать одной части своей молодежи и при этом вызывать яростное отторжение со стороны другой ее части. Но так было. Все, кто долго жил в России, имели возможность убедиться: когда ставился вопрос, которое из двух противоположных и вроде бы несовместимых явлений русской жизни истинное, то ответ всегда был один – оба. Так и в данном случае. Аицо монархической цивилизации, которое встает со страниц этой книги, практически никак не соотносится с тем ее обликом, который считали столь неприемлемым революционеры. Однако это лицо тоже существовало, и важно напомнить об этом нынешнему поколению американцев.
Воспоминания охватывают множество эпизодов: это детство автора в семье офицера донской казачьей гвардейской части (позже штабного офицера) в Царском Селе; знакомство его матери с императрицей и ее дочерьми и их общая работа в лазарете во время войны; неудачная попытка Керенского организовать вооруженное сопротивление большевикам в первые дни после второй революции 1917 г.; неудачная попытка генерала Каледина вскоре после этого организовать казачье сопротивление большевикам на Дону; гражданская война на юге России; и, наконец, жизнь в эмиграции и возобновление контактов с Россией в 1950-х. В каждом случае профессор Чеботарев что-то добавляет к известным историческим данным – что-то новое, или подзабытое, или просто не слишком приемлемое для среднего англоязычного читателя. Особенно важными представляются воспоминания периода Гражданской войны; здесь на первый план выходят главные пороки антикоммунистических сил – отсутствие
