обнаглевшей «немки». Ноль эффекта. Тогда, плюнув на приличия, взгромоздился на капот и стал ждать. После пятисекундной задержки сигналка всё-таки заверещала. Родительский пёс, и до того захлёбывающийся лаем, теперь вовсе поднял вой, существенно обогатив безумную какофонию звука заливистым бэк-вокалом.
Зато услышат – не помешает ни орущая музыка, ни крики, ни хохот. Можно, конечно, зайти во двор. Вышло бы скорее. Так ведь не отпустят же! Поелозив, он устроился удобнее, повернулся к Самойловскому дому и приготовился ждать.
За спиной громыхнула калитка. На улицу вышел отец, как всегда, дёрганный и слегка возбуждённый, вышагивающий взвинченной походкой, будто смазал пятки салом и поскальзывается при каждом шаге. Худой, остролицый и бородатый, Михаил Горяев и внешностью, и шумными повадками походил на грача. Подойдя к Андрею, похлопал по плечу и, заставив подняться с капота, заключил в крепкие объятия.
– Ну здорово, Андрюха! Давно тебя не было! Совсем родителей забыл! А где Артём?
И, не дожидаясь ответа, разжал руки, сделал шаг в сторону и продолжил без паузы, резко меняя добродушный тон на крикливый, обращаясь к кому-то за спиной:
– Я тебе когда ещё говорил тачку отогнать? Или ты по-русски не понимаешь? Давай уже, катись отсюда!
Андрей обернулся и увидел бегущего к ним молодого парня с зеркальным фотоаппаратом на шее. На ругательства тот отреагировал индифферентно, глядя в пустоту перед собой и показательно игнорируя обращение отца.
Такое поведение напомнило Андрею молодых людей в общественном транспорте, превращающихся в пустоглазых безухих каменных истуканов, как только поблизости оказывается многозначительно вздыхающая старушка. Криво усмехнувшись, он попытался удержать за локоть с пол-оборота завёдшегося отца. Не получилось. Отмахнувшись, тот вырвал из захвата руку и перегородил фотографу подход к машине.
– Нет, ты посмотри на него! Что за человек! Я как с табуретом говорю!
– Бать, угомонись, – снова хватая отца за плечо, Андрей потащил его в сторону, давая парню возможность открыть машину и сесть за руль. – Наплюй.
– Как это наплюй? – возмутился тот, пытаясь освободиться. – Таким ни за что нельзя давать спуску, иначе на шею залезут и ноги свесят!
– Какого «спуску»? Не смеши! Ты глаза его видел? Это ж вакуум! Пустота. Ни одной мысли, сплошные рефлексы. С такими разговаривать бесполезно – ему твои слова что мёртвому припарка. Поэтому не заводись, дольше проживёшь.
Фотограф напрягся, сохраняя невозмутимость, но блеснувшие злостью глаза и нервно дёрнувшийся кадык выдали истинное отношение к сказанному. Освободив подъезд к воротам, он протянул машину вперёд и припарковался через дорогу, напротив дома Самойловых.
– Так я не понял, – спросил отец, провожая взглядом парня, заходящего во двор к соседям. – Почему без Артёма?
Андрей
