ведома воля Вирд, до того как совершится его собственный вирд? Мой состоит в том, чтобы любить тебя, и по возможности помогать в делах… и я не отрекусь от него.
Она запела:
Пусть остры мечи городские, чужеземцев крепко копье,
Лишь кольчуга в битве, любимый, защищает сердце твое.
Шлем и панцирь тебе привычны, и как трэл в наготе своей,
Ты не выйдешь на поле боя – а в обличии Королей.
Он вздрогнул и, чуть покраснев, ответил:
Знаешь ты, Солнце Лесное, битвы обычный путь,
И поначалу панцирь защитит мою грудь
От копья бегущего труса, от стрелы, что летит наугад, —
Так нам велит поле боя: смерти глупой никто не рад,
Но прежде конца сражения, едва только дрогнул враг,
Вождь виден не по доспеху – по крови, алой как мак.
Ран не получит столько кметь, подневольный трэл.
Вождь, выходя из битвы, никогда не бывает цел.
И все же, улыбнувшись, она сказала в ответ:
Внемли мне, о Волчий Пастырь; скажи, коли жизнь в бою
Окончишь, неужто Волки смерть не оплачут твою?
Тот, кто хочет согреться и разводит костер,
Не станет к стволу яблони прикладывать свой топор.
Или должна я в могилу от горя навечно сойти,
Лишь потому что в битве – ты словно вихрь на пути.
Так что внемли моей просьбе, и на твоих плечах
Кольчуга пусть будет и если забудут все о мечах.
Тогда придешь невредимым с южных ратных полей,
Сядешь со мной среди буков и будешь живого живей.
И она поцеловала мужа, и прижалась крепко, и положила руку на грудь ему; он же, радуясь, ответил со смехом:
Мудрость твоя известна, долго дано тебе жить,
Но люди часто горюют о том, что лишь может быть.
Ты сердцем ныне как дева, нежная словно цвет,
Что расстается с любимым на самой заре своих лет.
Ты знаешь секиры тяжесть и остроту меча,
Знаешь как под ударом, широким замахом сплеча,
Рушатся и железо, и силы с опытом власть.
Однако жива будет слава, а вирд воина – пасть.
Чем может лихое железо, металл, что ковали рабы,
Устрашить Короля народа, сына своей судьбы?
В свой черед засмеялась она… громко, но так нежно, что сладость голоса ее сплелась с первой песней только что пробудившегося на ветке рябины дрозда:
Хоть и Божия дочь я, но все же неведомо мне
Откуда сия кольчуга, в каком ковалась огне.
Но ты будешь в ней на поле, покуда играет меч,
Хоберк сей не раскроишь, мечом его не рассечь —
Жизнь твою сохранит он, примет любой удар.
И клянись, что не снимешь Божьего племени дар.
Тут она протянула руку и, немного пошарив в росистой траве, извлекла из нее темно-серую, ниспадающую мягкими складками кольчугу. Вновь распрямившись, она опустила железную рубаху на колени Тиодольфа. Тот взял ее в руки, принялся крутить, рассматривать и думать. А после спросил:
Какое лежит проклятье на этой стене
