сияли пульсирующей энергией и парили в воздухе во власти своих хозяев.
Выгрузив кристаллы прямо на каменном плато, Ха́рси свершили предполагаемый обмен. Великанам ничего не стоило поглотить магнезит и уйти восвояси.
Телега, груженая теперь уже даром белого града, посредством рук поднатужившихся воинов, проскрипев, тронулась, обозначив путь к дальнему пригорку камней и колонн.
Когда израненных доставили в крепость, самым страшным порицанием их поступка были слова встревоженной Гэ́сты, прильнувшей ухом к животу чумазой Клер. Девушке стало не по себе от этого, но противиться воле всевышней она не собиралась. Тем более после этого рот пещерной матери на протяжении часа не закрывался ни на минуту. Главным образом ее порицание предназначалось для горе-охотников, нежели для гостьи Гизмио́на.
Впервые побывав в тронном зале, увешанном знаменами на колоннах, Клер почувствовала себя неуютно. За спиной Гэ́сты изумрудной чешуей располагался трон, заплетенный плотной паутиной. По-видимому, пещерная мать не любила сидеть на этом королевском месте или же не являлась достойной этой почести. Конечно, ответов на эти бесчисленные вопросы у Клер не было, и все из-за того, что она была иноземкой, не понимающей многого, но из всего этого кое-что все-таки она могла разобрать. Пещеры слизней – это плохо, кокон Ю́ши – священный почитаемый дар, а дальше жизнь по распорядку, и постижение культуры племени методом изучения статуй и наскальных рисунков, и никаких рогаток. Гэ́ста удосужилась обнаружить самодельное оружие в гостевых покоях Клер и кинула его ей под ноги. Затем она задрала подол своей алой мантии, показав всем присутствующим, откуда юная изобретательница позаимствовала полоску тягучей ткани. Такими красными щеки Клер никогда еще не были. Стыд прошелся по ним и закрался в самое сердце.
И все это длилось до того момента, пока в тронный зал не вошел дряхлый, сутулый старик, облаченный в серую мантию, что свидетельствовало о его принадлежности к Ха́рси.
– Ики́то тирукха́н! – провозгласил он. И Гэ́ста замерла от этих слов.
Его подручные, полуобнаженные воины в меховых шкурах, внесли в просторы зала огромные чаши, полные светящихся красным светом шаров, отчего каменные стены заалели в многочисленных отблесках. Они походили на то, что Клер уже однажды видела, – на масляные наросты на корнях окаменелых деревьев, что пронизывали Гизмио́н повсюду. Вот только цвет был иным.
– Ами́яц! – возгласила Гэ́ста, величественно вышагивая к чашам, совсем позабыв про поток своих причитаний.
Клер наконец-таки выдохнула, ей не нравилось выслушивать нравоучения, пусть она ничего и не понимала. Фифи́́, громоздясь по правую руку от нее, улыбнулся ей, будто разглядев в девушке родственную душу. Даже не верилось, что управительница посмела поставить его на колени, как провинившегося шкодливого ребенка, ведь этот увалень был вдвое выше ее. В двух шагах, ближе к трону, взлохмаченный Тикио́, уперевшись на одно колено, зализывал неглубокие раны, алеющие на правой руке, прямо и открыто, все одно
