и сейчас она была на пороге семейного дома, который так усердно обустраивала ее мать и так быстро развалил отец.
Колокольчик на двери прозвенел, и горбатая Ру́та – старуха, воспитавшая ее, кряхтя, отворила дверь.
Юная мэ́йса выглядела взволнованно, хоть и пыталась скрыть это от нянюшки. Та сразу заподозрила что-то неладное, на то она и воспитывала девчушку с малых лет, чтобы вот так вот, запросто, определить на глаз ее терзания. И, проскрипев как старое колесо, впустила возвратившееся дитя.
Задавать вопросы вот так с порога было делом негожим, но обнять свою крошку руками полными и мозолистыми считалось ею знаком верности и любви. Нянюшка заключила Гиз в объятия, так что у девушки перехватило дыхание.
– Ай, ты моя ягодка, – нежно произнесла она. – Сейчас, сейчас, и накормлю, и напою.
Когда Ру́та отпрянула, Фе́рта попыталась найти равновесие, старуха совсем выбила почву из-под ее ног.
В затененном коридорчике, стоял стойкий запах ди́совой травы вперемешку с резкостью медовухи. На стене впереди алело древо рода Ва́льенских, охотников, ри́хтов и даже убийц.
«Он опять пил», – подумала Фе́рта, окликнув старого ри́хта.
Кряхтение в дальней комнате, где была его спальня, разоблачило старика.
– Ру́та! – воскликнула апле́ра. – Чай в комнату, пожалуйста.
Из дальней кухни послышался голос похихикивающей нянюшки.
– Сию минуту, моя ягодка!
И со скрипом прогнившего пола Гиз вошла в покои отца.
Он лежал недвижно в постели с чепцом на голове, что делал его вид чересчур комичным. К старческому боку в успокаивающем мурлыкании прижималась домашняя прирученная рысь, поджавшая в наслаждении свои уши.
– Моя дорогая, – просвистели его легкие, чему мэ́йса совершенно не удивлялась.
Столько курить и ждать иного было делом глупым.
– Садись, садись на край, – похлопал он по постели, и, хвала великой кэ́ре, покрывало было не пыльным.
Удрученная состоянием отца, апле́ра, шагнув к постели, в первую очередь раскрыла занавески большого окна, что находилось прямо над его головой, и рассеянный свет пал на морщинистую кожу.
– Плохо выглядишь, – сказала ему. – Ох, не пил бы.
Старик рассмеялся.
– Что же мне останется тогда? – спросил он ее. – Все и так движется к концу.
– В этом ты прав, – заключила Гиз, присев на край постели. – Я немного запуталась в том, что делать дальше.
В этот момент Ру́та с подносом в руках принесла им чай, походкой косолапого медведя пробираясь сквозь дебри захламленной комнаты.
– Вот, какой горячий, – нежно шептала она. – Разлит по драгоценным чашам, между прочим, принадлежащим твоей матери, – она поставила поднос на кровать и похлопала мэ́йсу по плечу.
– Я
