сумбурности своих речей. – А что же девочка-то не приехала меня навестить? Ты почему мать с собой не взял?
– Так ведь от нас до Шрусбери не ближний путь. Да у нее и по дому хлопот невпроворот, – улыбнулся Меуриг. – Но я-то теперь живу поближе, устроился в городе плотником, так что смогу бывать у тебя чаще. Я тебя на ноги поставлю – весной еще погуляешь по свежей травке.
– Племянница моя Ангарад, – промурлыкал, блаженно улыбаясь, брат Рис, – до чего чудесная малышка была и такой красавицей выросла. Сколько годков-то ей сейчас будет? Думаю, сорок пять стукнуло, а я все равно уверен, что она такая же красивая, как и прежде, и не вздумайте мне перечить. Красавиц я повидал немало, но ни одна из них ей в подметки не годилась…
– Ну уж кто-кто, а ее сын перечить тебе не станет, – добродушно усмехнулся Меуриг, а Кадфаэлю подумалось, что каждому время его юности представляется самым прекрасным: и небо было синеe е, и трава зеленее, и дикие яблоки вкуснее тех, что нынче вызревают в садах. Вот уже несколько лет память стала изменять одряхлевшему брату Рису, его бессвязные воспоминания порой перемежались картинами, никогда не наблюдавшимися в действительности, разве что в его воображении. Но, может быть, присутствие молодого родича оживило его ослабевшую память? Пусть даже это продлится недолго – все равно это царский подарок.
Брат Рис продолжал что-то мурлыкать, словно довольный кот, а Меуриг, посмеиваясь, разминал крепкими пальцами немощную старческую плоть.
– Я смотрю, для тебя это дело привычное, – с одобрением заметил брат Кадфаэль.
– Я работал все больше с лошадками, а у них, как и у людей, бывают опухоли и болячки. Так и приучаешься нащупывать пальцами больное место.
– Зато теперь он плотник, – с гордостью заявил брат Рис, – и работает здесь, в Шрусбери.
– Мы сейчас как раз делаем аналой для вашей часовни Пресвятой Девы, – сказал Меуриг, – и, как только закончим – а это будет скоро, – я сам принесу его сюда, в аббатство, и тогда снова к тебе загляну.
– И опять разотрешь мне плечи? Скоро уж Рождество, холода подступают, а старые кости мороза не любят.
– Обязательно разотру. Но на сегодня, пожалуй, хватит, а то как бы не переборщить. Надевай-ка, дядюшка, свою рясу – вон она лежит, а то застудишься. Растирание-то жжется?
– Поначалу кусало, как крапива, а сейчас стало тепло и приятно. И боль совсем унялась. Вот только я притомился… – Старика и впрямь клонило в сон, что было неудивительно после такой нагрузки и для головы, и для тела.
– Вот и хорошо. Сейчас тебе лучше всего лечь и поспать. Правда ведь, брат? – Меуриг посмотрел на Кадфаэля, ища поддержки.
– Конечно. После такого лечения требуется хороший отдых.
Старик не возражал против того, чтобы его уложили в постель: сон уже почти одолел его. Заплетающимся языком он что-то пробормотал на прощание Кадфаэлю и Меуригу, но затих, не успели те дойти до двери.
