изма, время Людвига II Баварского – даже не закат, не «сумерки богов», а уже «ночь европейской монархии». Французский король был тем недостижимым идеалом, к которому Людвиг стремился всю жизнь, – Луна, отчаянно нуждающаяся в Солнце. И чем с большей настойчивостью и страстью он старался приблизиться к цели, тем сильнее отдалялся от нее.
Известно, что Луна светит не собственным, а отраженным светом. Так же и король – последний отблеск ушедших эпох, средневековой рыцарской романтики, экзотической роскоши Востока, чистых идеалов, которым уже давным-давно нет места на Земле.
Сколько таких чужих «световых спектров» пропустил через себя и заставил засиять заново, постарался воскресить Людвиг II! Вот только холодный эгоистичный свет спутника Земли не способен дарить жизнь. Попытки так и остались бесплодными.
И когда он понял это, он отринул День с его условностями, необходимостью притворяться, носить маску, играть какую-то определенную роль. Как и положено Луне, он полюбил Ночь – правдивую и всепримиряющую, лишенную мелочного мельтешения интриганов и карьеристов, желающих втереться в доверие к монарху. Словно герои обожаемого им Вагнера – Тристан и Изольда – Людвиг II мог сказать про самого себя:
Кто познал, любя,
смертную Ночь,
кто посвящен был
в тайну ее,
тот Дня соблазны, —
славу, честь,
силу и власть, —
весь мир сует
отвергнет не жалея,
как прах земли ничтожный!
Тот среди земных стремлений
грезой одной жить будет:
он будет звать святую Ночь,
где чистый огонь Любви
правдой вечной горит[1]…
Тристан и Изольда жаждут вечного единения друг с другом. Людвиг II искал единения с самим собой, обретения душевной гармонии, которой ему, так же как и конечной цели в погоне за идеалами, не удалось достичь.
Он потерпел поражение на трех основных фронтах своей жизни: в Вере, Милосердии и Искусстве. В свой безбожный век, когда религия окончательно стала лишь инструментом политической борьбы, а для большинства населения, балансирующего между слепым фанатизмом и циничным нигилизмом, – пустым исполнением не затрагивающих сердце обрядов, он всем сердцем искренне верил в Бога. В то время как милитаризм набирал обороты, он ненавидел войну, не приемля вообще никакое кровопролитие, в том числе и охоту, считая ее делом, недостойным человека. Искусство – причем именно с большой буквы (будучи идеалистом, Людвиг воспринимал его только в союзе с религией, в качестве такого же воспитателя и спасителя человеческих душ) – было для него воплощением правды в противовес лживому «театру жизни» и лживому «искусству», призванному лишь развлекать пресыщенную публику.
В итоге он был объявлен и остался в памяти потомков как жестокий самодур – «баварская Салтычиха», выкалывающая глаза своим слугам (да, о нем писали и такое!), – извращенец и моральный урод, лишенный принципов, а также бездарный нувориш без художественного вкуса и чувства прекрасного. А проще – безумец! (Видимо, в те времена тьма всё-таки еще не окончательно сгустилась над человечеством. Ирония истории: ныне моральный урод с огромными деньгами – «идеал для молодежи», подлинный «герой» нашего времени…)
Людвиг II Баварский… В большинстве исторических трудов его прямо называют «безумным королем», даже не пытаясь вникнуть в причины его душевного недуга, если таковой и был на самом деле. Если король был безумен, тогда что толкнуло его в эту бездну: наследственная предрасположенность, тяжелый душевный надлом, который ему не удалось пережить? А может быть, злая чужая воля, клевета, оказавшаяся настолько живучей, что даже спустя более 130 лет со дня трагической смерти Людвига в его «деле» так и не поставлена точка?
«Я хочу оставаться вечной загадкой для себя и для других», – как-то сказал Людвиг II своей гувернантке, перефразируя любимого им Шиллера[2]. И ему это в полной мере удалось. Он – человек-тайна, человек-загадка. Доступные исследователям материалы – кстати, весьма противоречивые и неоднозначные – могут лишь немного приоткрыть тщательно задрапированную занавесом сцену, на которой разыгрывалась драма его жизни, но всей правды мы по-прежнему так и не узнаем, а можем лишь почувствовать ее и сделать собственные выводы.
Но ведь это так захватывающе! Тайна притягательна всегда. Интерес к личности Людвига II наглядно демонстрирует количество литературных произведений, появившихся спустя всего лишь четверть века со дня его трагической кончины. Их обзор дает наша соотечественница В. Александрова: «Катюль Мендес изобразил его в романе “Король-девственник”, Густав Кан осмеял в “Короле-бе-зумце”. Бодлер окружил его мученическим ореолом. Италь-янский поэт д’Аннунцио говорит о нем в “Девах скал”, Бьёрнсона долго искушала мысль использовать
Либретто оперы Р. Вагнера «Тристан и Изольда». Перевод В. П. Коломийцова.
«Загадкой вечной буду я себе…» (Мессинская невеста. 1803 г.)
