холодные дожди, пол барака так заливало, что мы вынуждены были подкладывать доски и осторожно ходить по ним. По ночам слышались разрывы, велись обстрелы ракетами, но поскольку наши пациенты не могли двигаться, мы оставались вместе с ними и разговаривали с бодрствующими, чтобы успокоить их, – а заодно и себя.
В любом случае поспать практически не удавалось: со стороны авиабазы морпехов, расположенной рядом, постоянно доносился гул вертолетов – боевых и военно-транспортных, «больших железных птиц», как их называли вьетнамцы. Вертолеты приземлялись позади нашего барака, и каждый из них привозил новых жертв мин, ям-ловушек с заостренным колом на дне, пуль, гранат, снарядов, минометов, взрывчатки, напалма и белого фосфора.
Барак отделения интенсивной терапии был заставлен медицинскими кроватями с поворачивающимися рамами. Конструкция этих специальных кроватей позволяла нам подкладывать под парализованных больных дополнительные тонкие матрасы. Эти кровати никогда не пустовали, и глядя на страдающих солдат, я мог только надеяться, что никогда не окажусь в их положении.
Часто к нам попадали по нескольку человек с обеими оторванными миной конечностями. То чудо, что они вообще у нас оказались после разрыва бедренных артерий, происходило благодаря мастерству полевых санитаров, и в результате использования вертолетов для эвакуации пострадавших. (Вьетконговцы предпочитали просто расстреливать тяжелораненых, а не брать их в плен.) Эти пациенты прекрасно понимали, в каком ужасном состоянии они находятся. Они кричали от боли и ужаса, осознав, что у них больше нет либо ног, либо рук. Раненые, перенесшие операции на головном мозге, превращались в «овощи». Кроме этих безнадежных случаев, было много ранений в живот и грудную клетку.
У пациентов моего отделения были только две возможности: либо выжить, если их удастся эвакуировать в Японию или на Филиппины для более эффективного лечения, либо испустить дух на месте. У меня на глазах умирали сотни солдат, нередко прямо в те минуты, когда я вручную массировал их сердца или как-то иначе пытался вдохнуть в них жизнь. Образы некоторых из них навсегда отпечатались в моей памяти.
Среди них – один восемнадцатилетний морской пехотинец. Он выглядел нормальным и здоровым, серьезных ран заметно не было, но при этом юноша оставался без сознания. Присмотревшись, я обнаружил у него на затылке небольшой марлевый тампон с пятнами крови. А потом его сердце вдруг остановилось. Как главный в реанимационной бригаде, я начал хорошо известные манипуляции. Обычно мы неплохо справлялись, ведь наши пациенты были молоды и сильны, но этот юноша оказался исключением. Мы пробовали дефибрилляцию, затем – инъекции адреналина прямо в сердце, непрерывный массаж сердца. Но, несмотря на все усилия, через час с небольшим мы вынуждены были признать, что он мертв.
Причину его смерти никто
