style="font-size:15px;"> А он отзывается:
«Что тебе?»
«Куда ты нас ведешь?»
«Я, – говорит, – никого никуда не веду, всех Господь ведет!»
И с этим словом вдруг остановился: и я вижу, что пред нами низенькая стенка и ворота, а в воротах проделана малая дверка, и в эту дверку старичок начал стучаться и зовет:
«Брате Мирон! А брате Мирон!»
А оттуда дерзый голос грубо отвечает:
«Опять ночью притащился. Ночуй в лесу! Не пущу!»
Но старичок опять давай проситься, молить ласково:
«Впусти, брате!»
Тот дерзый вдруг отчинил дверь, и вижу я – это человек тоже в таком же колпаке, как и старичок, но только суровый-пресуровый грубитель, и не успел старичок ноги перенести через порог, как он его так толкнул, что тот мало не обрушился и говорит:
«Спаси тебя Бог, брате мой, за твою услугу».
«Господи! – помышляю. – Куда это мы попали», – и вдруг как молонья меня осветила и поразила.
«Спасе премилосердый! – взгадал я. – Да уж это не Памва ли безгневный! Так лучше же бы, – думаю, – я в дебри лесной погиб, или к зверю, или к разбойнику в берлогу зашел, чем к нему под кров».
И чуть он ввел нас в маленькую какую-то хибарочку и зажег воску желтого свечу, я сейчас догадался, что мы действительно в лесном ските, и, не стерпев дальше, говорю:
«Прости, благочестивый человек, спрошу я тебя: гоже ли нам с товарищем оставаться здесь, куда ты привел нас?»
А он отвечает:
«Вся Господня земля и благословенны вси живущие – ложись, спи!»
«Нет, позволь, – говорю, – тебе объявиться, ведь мы по старой вере».
«Все, – говорит, – уды Единого Тела Христова! Он всех соберет!»
И с этим подвел нас к уголку, где у него на полу сделана скудная рогозина постелька, а в возглавии древесный кругляк соломкой прикрыт, и опять уже обоим нам молвит:
«Спите!»
И что же? Левонтий мой, как послушенствующий отрок, сейчас и повалился, а я, свое опасение наблюдая, говорю:
«Прости, Божий человек, еще одно вопрошение…»
Он отвечает:
«Что вопрошать: Бог все знает».
«Нет, скажи, – говорю, – мне: как твое имя?»
А он, как совсем бы ему не соответствовало, бабственною погудкою говорит:
«Зовут меня зовуткою, а величают уткою», – и с этими пустыми словами пополоз было со свечечкою в какой-то малый чулан, тесный, как дощатый гробик, но из-за стены на него тот дерзый вдруг опять закричал:
«Не смей огня жечь: келью сожжешь, по книжке днем намолишься, а теперь впотьмах молись!»
«Не буду, – отвечает, – брате Мирон, не буду. Спаси тебя Бог!»
И задул свечку.
Я шепчу:
«Отче! Кто это на тебя так грубительно грозится?»
А он отвечает:
«Это служка мой Мирон…
