попал под их жестокий прессинг. Джанаралиев пришел служить к ним в роту именно с этим призывом. Земляки сразу его признали, и тот, пользуясь их покровительством, жил припеваючи. Ребята про себя злорадствовали: «Ну, погоди, чернозадый, уйдут на дембель твои братья, тогда ты за все их дела ответишь, мало тебе не покажется». Джанаралиев догадывался о своей участи и с тоской ждал, когда останется один на один с разобиженными на всех его земляков солдатами. Чеченцы, уходя на дембель, всячески угрожали: «Если кто хоть пальцем тронет Хамзата, ему крышка, прирежем, как паршивую овцу». Но ребята, слушая эти угрозы, только молча ухмылялись и ждали.
Вот наконец-то дождались. Пришло время, когда призыв Гаврилова по всем армейским неписаным законам стал «дедами». Послали гонцов в соседнюю деревню купить самогонки. После вечерней поверки и команды отбоя, когда в казарме не осталось офицеров, всем скопом зашли в «ленинскую комнату». Называлась она так потому, что все ее стены были увешаны разными агитационными плакатами, а на тумбочке у передней стены стоял небольшой гипсовый бюст Ленина. По субботам в этой комнате замполит роты обычно проводил политинформацию. Поскольку здесь стояли столы, то в свободное время солдаты здесь писали домой письма, клеили дембельские альбомы или читали газеты. Плакаты и бюст Ленина никому не мешали делать свои дела, а дел у солдата в его свободное время всегда найдется немало.
В этой комнате и стали отмечать свое «дедовство». Посидели, пошумели, выпили всю самогонку. С непривычки хмель ударил в голову, и потянуло на «подвиги». Ефрейтор Сечинюк выбежал из «ленинской комнаты» в казарму и завопил истошным голосом:
– А ну, салаги, подъем! Выходи, стройся для принятия присяги!
За ним, гогоча, вывалили другие «деды». Тех из молодых солдат, кто замешкался в постели, пинками подгоняли на построение. Перед строем мало что соображавших со сна солдат прохаживался с важным видом ефрейтор и поучал:
– Слушайте меня, своего дедушку, внимательно. Сейчас будете выходить из строя по одному для принятия присяги. Равняйсь! Смирно! Анисимов, два шага вперед. Повторяй за мной: «Я, салага, бритый гусь, обязуюсь и клянусь: сало, масло не рубать, старикам все отдавать».
Каждый из молодых солдат повторял эту шутовскую присягу и под хохот «дедов» становился снова в строй. Дошла очередь до Джанаралиева. Чеченец покраснел от досады и возмущения, но все же вышел вперед.
– Слушай, Сечинюк, для мусульманина твоя присяга не годится, – закричал, давясь от смеха, один из «дедов».
– Это почему же? – озадачился ефрейтор.
– Соображай головой, это для вас, хохлов, сало – национальный деликатес, а им не положено. Так что он и без твоей присяги тебе сало с радостью отдаст.
Раздался дружный смех. Сечинюк не растерялся:
– Советская армия религиозных предрассудков не признает. А чтобы служба этому абреку не казалась медом, мы его вначале приучим сало есть, а потом уже к присяге приведем.
И
