всегда имели власть над ним.
– Я с папочкой мог бы…
– Мы с папой могли бы, – поправила его Люсиль.
– Нет, – едва не рассмеявшись, ответил Харольд. – Иди со своей мамой.
Он сунул сигарету в рот и почесал подбородок.
– Табачный дым вредит детям. У тебя появятся морщины и плохое дыхание. От дыма ты можешь стать волосатым.
– И упрямым, как твой папа, – добавила Люсиль, помогая мальчику выйти из машины.
– Мне кажется, они не захотят меня там видеть, – сказал Джейкоб.
– Иди со своей мамой, – командным тоном велел Харольд.
Он прикурил сигарету и втянул в себя столько никотина, сколько позволяли его старые изношенные легкие.
Когда его жена и существо, которое могло быть или не быть их сыном (он все еще не определился в этом вопросе) растворились в вечерней мгле, Харольд сделал еще одну затяжку и выпустил дым в открытое окно. Какое-то время он задумчиво смотрел на зажатую между пальцами сигарету, а затем, почесав подбородок, перевел взгляд на церковь. Та нуждалась в покраске. Глядя на шелушившиеся стены, трудно было сказать, в какой первоначальный цвет они были выкрашены. Но любой человек понимал, что раньше здание выглядело более величественным. Старик попытался вспомнить цвет церкви, когда краска была свежей. Он не сомневался, что находился где-то рядом во время ремонта. Харольд даже помнил, что работу проводила какая-то компания из Саутпорта. Но ее название забылось, как и первоначальный цвет краски. В памяти остался только нынешний поблекший вид.
Впрочем, память всегда функционировала так. С ходом времени она стиралась или покрывалась патиной тревог и упущений. Разве можно было доверять воспоминаниям?
Джейкоб казался живым фейерверком – быстрым и ярким огнем. Харольд помнил, как мальчишка попадал в неприятности, бегая по церкви или приходя домой после заката. Однажды он едва не довел Люсиль до истерики, забравшись на грушу Генриетты Уильямс. Они выкрикивали его имя и просили слезть с дерева, а он сидел наверху, затуманенный листьями, среди спелых груш и пестрых пятен солнечного света. Наверное, паренек неплохо посмеялся над напуганными женщинами.
В свете уличных огней Харольд заметил птицу, слетевшую с церковной колокольни – серия взмахов маленьких и сильных крыльев. Она поднялась вверх и пролетела мимо, словно снежинка в ночи, подсвеченная фарами машины. Одно мгновение, и она исчезла, чтобы никогда не возвратиться вновь.
– Это не он, – прошептал Харольд.
Старик бросил сигарету на землю и откинулся назад на старое заплесневевшее сиденье. Он опустил голову на подголовник и попросил свое тело дать ему покой без сновидений и воспоминаний.
– Это не он…
Крепко сжимая руку Джейкоба и морщась от боли в бедре, Люсиль с трудом протискивалась сквозь толпу, собравшуюся перед церковью.
– Прошу прощения. Эй, Мэкон, как поживаешь? Простите. Извините. О, Вэнис, привет!
