педикюр.
– Ты кто? – спросила она.
Ладонью, тыльной стороной, стёрла сок с подбородка – острого, лисьего.
– В смысле? – растерялся я.
– В прямом! – слизнула сок с руки. – Отвечай честно! Как в раю! Вот ты стоишь перед райскими воротами, и грозный ангел тебя спрашивает: «Ты кто? Отвечай!»
– Там не ангел, апостол Пётр там стоит с ключами от…
– Какая разница? Пусть апостол твой! – Она понизила голос. – Ты кто? – спрашивает.
Тогда в первый раз у меня промелькнула мысль, что у неё с головой не всё в порядке. Как водится, самые важные предупреждения мы игнорируем. Вместо того чтобы развернуться и уйти, я рассмеялся.
– Художник, – глупо ухмыляясь своему отражению в её очках, добавил зачем-то. – Художник-график.
– Ого! У меня уже один знакомый художник есть! Шемякина знаешь, Мишу?
– Кто ж…
Она перебила:
– У нас куча его картин… как эти? Ну которые с камня переводятся?
– Литографии…
– Точно. Он Буничу в Нью-Йорке целую папку подарил. Литографий. Одна вообще полтора метра в высоту, там мужик из таких разноцветных штучек… вроде леденцов. А вокруг то ли птицы, то ли насекомые – стрекозы. Не помню, как называется, у нас в спальне висит. Хочешь посмотреть?
– Спасибо, разумеется… любопытно, – уклончиво ответил и тут же спросил: – А Бунич – это…
– Это муж…
– Который академик?
– Нет! Даже не однофамилец! – Она, хохоча, махнула рукой. – Бунич Мишу всем своим показывает, хочет его через Олега к Ельцину пропихнуть…
– А Олег?
– Бунич с ним в теннис играет, а он с Ельциным…
– В теннис?
– Ну!
Я вспомнил мебельные фургоны, длинные и белые, с логотипом в виде короны и каким-то названием латинскими буквами; недели три назад они наглухо перегородили наш двор, мне так и не удалось выгнать машину и пришлось ловить левака. Вспомнил распахнутые настежь двери соседнего подъезда, не по-московски шустрых грузчиков в комбинезонах, слишком чистых и чересчур синих. Они ловко выгружали аккуратные контейнеры, сколоченные из свежих досок, контейнеры были перетянуты блестящими стальными лентами.
– Ну что, пошли? – Она кивнула головой в сторону своего подъезда.
В голове стоял весёлый шум, такое бывает, когда купаешься в шторм – вынырнул, а в башке всё звенит. В сквере орали грачи, распахнутые окна горели бешеным ультрамарином, у заднего входа в булочную разгружали свежий хлеб – оттуда нестерпимо пахло тёплыми булками с изюмом. Коралловый педикюр и всё остальное снова всплыли в памяти.
– Спасибо, – буркнул я, пялясь в распахнутый ворот её блузки – она успела здорово загореть для середины апреля. – Неловко как-то… Я даже не знаю, как вас звать…
– Ванда! – засмеялась она. –
