называется ваш совхоз, товарищ заведующий?
Доктор Туркеев посмотрел на них так, будто они шутили с ним, и сказал:
– Никак не называется… Это не совхоз, а лепрозорий.
– Лепрозорий? – спросили они разом, ошеломленные ответом доктора.
Оба внезапно стали похожи на цыплят, которых ловят для кухни.
– Значит, тут живут прокаженные? – осведомился один из них, и голос его упал.
– Да, прокаженные.
Они предусмотрительно отошли к двери.
– А вы… вы, значит, тоже прокаженный? – спросил один из них, взглянув на доктора Туркеева глазами, открытыми до отказа.
Доктор Туркеев улыбнулся.
– Нет, я не прокаженный. Я – врач.
– Гм… странно!
Путешественники посмотрели друг на друга и поняли друг друга без слов.
– Скажите, пожалуйста, доктор, сколько еще верст осталось до города?
– Двадцать три.
Они подумали и пришли к заключению: расстояние, в сущности, пустяковое, и они быстро одолеют его.
– Что ж, я вас не удерживаю, но и не гоню, – сказал Туркеев, – как хотите.
Они все-таки ушли, хотя были очень усталы и у них слипались глаза.
Провожая «путешественников» за ворота, доктор Туркеев размышлял: «Да, вот так думают о нас все…»
Ему почему-то горько стало и за больных, и за себя, и за этот нелепый человеческий страх, и за это отношение к прокаженным. «А глаза-то какие у них стали… Глаза-то… И усталость словно ветром унесло… Эх, люди, люди…» – думал доктор Туркеев, возвращаясь к себе.
Впрочем, не все попадавшие в лепрозорий походили на этих двух путешественников. Встречались и другие, относившиеся к прокаженным совсем иначе. Но их насчитывалось очень мало, и они редко приезжали в поселок.
Вообще же, кто бы ни приезжал сюда, делал такие глаза, будто его вынуждали прыгать в пропасть. В лепрозории помнят только один случай, когда приезжие люди были лишены страха и отвращения к больным. Это был единственный в своем роде эпизод.
Произошел он очень давно, когда не было еще Туркеева, не было революции, когда лепрозорий представлял собой не лечебное учреждение, а собрание жалких бараков на больном дворе, когда на здоровом обитал только один фельдшер да два санитара. Свидетелями этого эпизода остались четыре-пять прокаженных, но, несмотря на давность, они помнят его так ясно и отчетливо, будто произошел он вчера…
Как описывают его оставшиеся в живых обитатели лепрозория, эпизод этот происходил в следующей обстановке.
В тот год, хотя больной двор и насчитывал у себя уже около сорока прокаженных, поселок представлял собой зрелище все-таки крайне жалкое и убогое. Под косогором жались друг к другу несколько бараков, походивших скорее на сараи, чем на человеческое жилье. Внутри бараков не было почти никакой обстановки, кроме грязных нар и грубых столов.
