все рефлексы, все инстинкты. Напоминало пароксизм паралича. В следующую секунду, хотя мне казалось, что я стояла, как истукан, очень долго, я увидела перед собой лицо. Сказать, что меня столкнули в бездну? Этого мало! Сказать, что меня толкнули в пещеру с тигром? Недостаточно! Я пропала! Увидела голубые напряженные глаза, обрамленные пушистыми, исключительно несбалансированными ресницами, как сотни щеточек майского жука, и поняла, что мы знакомы тысячу лет, что мы ходили рука об руку, преодолевая километры расстояний, разговаривая на всех языках мира одновременно, что мы были на всех континентах, танцевали все известные человечеству танцы, и наш слух лелеяли миллионы звуков. Я послушалась его и вошла в отворенную дверцу в лабиринте тысяч дверей, скрывающих миллионы атриумов, наполненных ароматом пионом, извилистый маршрут которых таит чащи эдемского сада. И меня угораздило шагнуть.
Теперь я спрашиваю себя: неужели во мне всегда жил этот грех? Или это проявление материнского инстинкта? Могу ли оправдывать себя неведомой силой, которая управляет мной? Едва ли. Любому отвратительному поступку можно найти оправдание именно внутри самого себя. Но легко ли пойти на сделку со своей совестью, получится ли у меня долго гулять по Уолл-стрит? Я не знаю!
…Как только влажная апрельская ночь накрыла Париж, она стала собираться. Костюм был удобный, не подчеркивающий ее благосостояния, но и не выделяющий ее из клики обывателей «Красной мельницы». Нетипичная товарка обычной кокотки из парижского кабака. До холма Монмартр ее довез заранее нанятый экипаж. Дальше шла пешком.
Она любила этот район: взбалмошный, задурманенный, опасный, таинственный, свободный. Наполненный запахом масляных красок и абсента, дешевых духов и кружев, пудры и париков, запахом свободы и дозволенности, порока и самопожертвования, нищеты и бесчестья, дурмана и греха, славы и забвения. Здесь рождались гении. Гениями тут умирали. Отовсюду слышались крики, смех, звон стекла, плач, хохот, брань, пылкие признания. Здесь в течение ночи возможно веселиться на свадьбе и горевать на похоронах. Где-то фонари горели ярким светом, где-то было болезненно темно. Несколько пьяных скабрезно окликнули ее, она обернулась, и от ее огненно-ледяного взгляда сердце замерло у всех троих. Она беспокоилась, что из-за всей суматохи с Реми не имела возможности раскрыть сверток. Оказавшись у «Красной мельницы», обернулась и степенно спустилась внутрь. Сразу заметив будущего собеседника, прошла к столу.
– Доброй ночи, мой друг, – дотронулась до плеча сидевшего спиной мужчина.
Он обернулся. Это был молодой человек, курчавые светлые локоны обрамляли мужественный абрис лица, ему было около тридцати лет, он был наделен той нетривиальной красотой, которая пленит неизвестно чем.
Он поднялся, поцеловал ее руку и ответил:
– Я опасался, что Вы не сможете прийти, мадам! Но все в порядке!
Они
