памятник погибшему герою, – сказал я, изображая глубокое почтение.
– А ты – новый Збигнев? – спросила она.
– Да, я новый Збигнев. Зовут меня Антони. Приятно с вами познакомиться. – Она еще некоторое время смотрела на меня красными немигающими глазами, потом сказала: – Всего хорошего, – и вышла. Я прошел в офис. Хая была одна. Я спросил у нее, была ли это сама миссис Кроцки. Хая сказала что да, и все мне рассказала. Супруги Кроцки построили эту синагогу на месте старой одноэтажной. У них еще двое детей, которые живут в Манхэттене. Мистер Кроцки помер десять лет назад. Перед смертью он завещал жене, чтобы она никаких денег не давала детям, поскольку детей он уже обеспечил, а все свои деньги жертвовала синагогам и благотворительным организациям. Ее младший сын никогда ее не навещает, а дочь приезжает редко. Миссис Кроцки живет одна, прислугу не нанимает, ничего лишнего на себя не тратит. В прошлом году синагога поставила за ее счет новый кондиционер на крыше со всей современной автоматикой. Новые столы и стулья, которые я расставляю в спортивном зале, куплены тоже за ее счет.
Вечером я пошел к Розе. Мы смотрели по телевизору фильм с участием Ренолдса. Позже, когда мы лежали в постели, и удовлетворенная Роза лениво поглаживала мой член, я рассказал ей, что у меня в синагоге было обрезание.
– Мне это приходилось видеть, – сказала Роза.
– Где? – спросил я.
– У нас в больнице. Тогда всех обрезали, не только евреев и мусульман.
– Когда это «тогда»?
– В начале шестидесятых. Я была тогда на практике и ассистировала хирургу. Медики доказали, что это полезно, и все поверили. – В начале шестидесятых никакие новости, а тем более в медицине, меня не интересовали. Я тогда был в Аргентине и готовился к пластической операции и оформлению документов на другое имя, и обошлось это в девять тысяч. Теперь бы это стоило дороже: во первых инфляция, во вторых теперь всю документацию закладывают в компьютеры. Я спросил:
– А теперь больше не обрезают всех?
– Теперь в больницах не обрезают.
– Почему, если это полезно? – Роза не ответила, увидела, что я снова начал возбуждаться, уткнулась носом в мое плечо. Я настаивал: – Почему?
– Потому что нашли какие-то изменения в организме обрезанных мужчин, – ответила она лениво.
– Почему же у евреев и мусульман нет никаких изменений?
– Потому что они обрезаются тысячелетия, их организмы приспособились. – Я продолжал настаивать:
– Какие же были изменения у обрезанных людей, предки которых не обрезались?
– Не знаю. Младшему персоналу этого не говорили. Вероятно, какие-нибудь генетические изменения.
– Но если обрезание вредно, почему бы не запретить его мусульманам и евреям, хотя бы
