едовый месяц, хотя, дай бог, ее хватило бы при подсчете на две недели.
Хотя до брака будущая жена особенно не упиралась, но и памятной близости не доставляла. Так, просто сброс избыточного давления. А чтобы подарить что-то яркое, своеобычное – ни-ни. Только в пределах рядовой периодики.
Это сильно угнетало его: ведь она ему нравилась. И он пытался расшевелить ее, рассказывая, сколько радости она недополучает и, соответственно, недодает. Но умные речи на нее не действовали. Собственная потребность была ей мерой активности. А поскольку потребность никак не проявлялась, он терялся в догадках. То ли у нее был жестокий опыт в молодости, то ли невероятный разврат перекормил ее. От разговоров о том она старательно уходила, прикрываясь возрастом и отсутствием интереса.
Иногда он принимался судить себя. Ну, действительно, разве нормально заниматься говорильней о сексе вместо реальных действий? «Если что-то сильно хочешь, покажи это сам в своем поведении», – вспомнил он умную рекомендацию из соответствующей литературы. Но и это ее не разбирало. Он целовал ее и нежно, и бурно, покусывая мочки ушей и сосцы грудей, углублялся поцелуями в подмышки и живот, лобок и половые губы, устраивал нежные потехи кончика языка с клитором, порой обрушиваясь глубоким провалом головой между ее ног. Не забывал и про коленки, пальцы на ступнях. Гладил и разминал пятки, глядя ей в закрытые глаза.
Нет, она оставалась непробиваемой. Избыток переполнявших его чувств приводил его то в ярость, то в прострацию уныния. И вдруг он начинал подумывать о самоубийстве, чтобы доказать что-то. Это не такая уж тяжелая тема. На кой черт жизнь, если тебя не понимают, если воздуха радости нет? Любовь становилась большей ценностью, чем жизнь. Однако ж чувства его не ценили и своих не выказывали.
Он ходил подавленный, и изыски его гасли и тускнели. Все бесполезно, да и смерть тоже. Он понял, что если умрет, она не пожалеет о нем. Но проверить это было немыслимо. Он представил себя в образе мертвеца: «Сфинкс!» – подумал он о жене, глянув воображением, как она будет смотреть на него мертвого. И… закрыл тему. Потому что даже ревновать ее было не к кому. Никаких поводов, ни фотографий. Сфинкс, если не айсберг!
Но жизнь требовала своего, как речка – таянья снегов с весенним подмигиванием солнца. Когда ему удавалось подсмотреть ее обнаженную, ее тело зажигало в нем все виды любовного смятения – от нежности созерцания до помутнения в страсти.
Но сейчас не было ни созерцания, ни страсти. Он не повалился, он провалился в нее, лицом упершись в подушку и утратив все ощущения плоти. А она смеялась и смеялась.
Им завладел какой-то стыд. От беспомощности. Еще секундой назад он готов был пронзить ее чуть ли не насквозь, а теперь казался бесполым.
– Ладно, давай я тебе помогу! – сказала она, успокаиваясь и примиряясь.
Она протянула руку к его органам и начала расправлять их, приводя в геометрическое положение смятые и перепутавшиеся с членом яички. И это было своевременно! Необычность ситуации, если зациклиться на ней, могла стоить дорого. Не прояви она женского чутья, он, не зная, как выпутаться из конфуза, мог элементарно перепугаться.
Природа сильна, но уязвима – от внешних токов и воздействия. Жена сейчас сделала то, что делала редко. Но именно эта редкость пришлась сейчас к месту и в нужный момент. И скорее всего, не от чуткости, а от прощения его вины. Ведь именно любящий всегда виноват, поскольку любит сверх допустимого.
Мир вообще-то не очень гармоничен, но природа неотступно трудится над этим. Если бы людям удалось ее слышать! Но для этого надо слушать или хотя бы прислушиваться. Хоть иногда. Не только к себе. Но завалы условностей и правил, наслоения предрассудков и ложных ценностей в придачу, автоматизм усредненного быта создают безликую маяту в поведении, куда не вписывается чужая искренность иль обожание.
…У пары в спальне висел светильник, тарелка. Отдыхая на спине, они замечали обычно, что в ней набирается пыль. Начали спорить: поменять или не поменять. Когда вытирать надоело, начали спорить, на что поменять. И вот купили трехрожковую «каракатицу» – так жена обозвала выбор мужа. И именно эта каракатица с накрученными вензелями поймала брошенные мужем женины трусы, слегка качнувшись от ярости броска.
Когда у них все получилось, не буду описывать как, ибо при том не присутствовал, муж отвалился на спину. И тут пришла очередь хохотать ему. До кашля! От безвольности повисших трусов.
Жена начала его урезонивать. Вскочила ему на грудь:
– Щас побью! – пригрозила. Он обнял ее ласково и уложил рядом. Но она снова присела и, наклонившись головой к его отработавшим членам, удивленно проговорила: – А что это у тебя от самой крайней плоти до… – тут она ладонью подгребла яички, – до самой задней ямки? Какой-то шов? У тебя рана была или болезнь какая?
Тут он опять рассмеялся. Но к своему удовольствию. Он понял, что сексуальный опыт жены ничтожно мал и потому она
