попутки, безропотно бравшие на борт неразговорчивого обладателя малиновых петлиц, доставили его до богом забытого полустанка. Поезда, эшелоны с техникой и людьми в форме – уставшими, напуганными, безразличными, злыми, как он сам, голодными, не спавшими несколько суток. Грохот сцепки, вой гудков, крики, звон, гул летящих над головой самолетов – на этот раз с красными звездами на крыльях – все слилось, картинка потеряла четкость, звуки – остроту, Стас точно кино смотрел, отказываясь признаваться сам себе, что становится одним из статистов в этой невероятной массовке.
Вернее, уже стал – заросший, осунувшийся, если верить собственному отражению в стекле вагонного окна – неотличимый от десятков, если не сотен загнанных усталостью, неизвестностью и ожиданием близкой смерти людей. Поспать за эти сутки ему удалось часа три, после того как ввалился, размахивая алехинским удостоверением, к начальнику битком набитого военными и гражданскими вокзала на этой самой станции и потребовал немедленно отправить его в Москву. Тот вздохнул покорно и выделил Стасу помощника, рыжего бледного парня, едва держащегося на ногах от усталости. Гонка вдоль череды теплушек, платформ с техникой и закрытых купейных вагонов запомнилась плохо, перед глазами мелькали колеса, рельсы, появились ступеньки несерьезной хрупкой на вид лестнички, по ним Стасу велели взобраться наверх, что он незамедлительно и проделал. И оказался в тамбуре купейного вагона, переделанного под санитарный поезд, под завязку забитый тяжело – и легкоранеными, и вовсе уж неживыми. Этих складывали в отдельное купе, мимо которого женщина в белой форме провела Стаса в дальний конец вагона. Здесь тоже оказалось купе, заваленное тюками, заставленное ящиками, от которых нестерпимо пахло лекарствами. Но лучше уж так, пока шли через вагон, Стаса едва не вывернуло, но он сдержался, даже виду не показал. Оказавшись на месте, плюхнулся на свободный край лавки, отодвинул мешок с мягкими тряпками, сам сел у окна.
– Когда тронемся? – спросил он женщину, но та покачала головой, загремела, доставая из ящика что-то металлическое и блестящее.
– Кто ж знает. Когда путь освободят, но, может, наш военно-санитарный, без очереди пропустят. Много эшелонов на фронт идет. Вы сами откуда, товарищ лейтенант?
– С Западного, – сказал Стас.
– Как там? – обернулась к нему медсестра – или врач, Стас так и не понял, а спросить не решился.
– Плохо, – честно ответил он. – Отступаем.
И закрыл глаза, не слушая обращенных к нему слов, а проснулся, когда поезд уже шел полным ходом, вагон мотало на стыках. За окнами тянулись темные низкие строения – не сараи, не бараки, не разобрать, что такое, кое-где мелькали огоньки. Дальше дома пошли основательные, в несколько этажей, поезд на подъезде к Москве сбавлял ход и ранним утром, в ледяных октябрьских сумерках оказался на Белорусском вокзале. Стас на ходу выпрыгнул из вагона, протолкался через толпы людей в форме,
