километров вокруг: где в изобилии водятся грузди и рыжики, где растет крупная и сладкая малина, а куда и вовсе соваться не следует – можно встретиться с «хозяином тайги», и не факт, что сумеешь от него убежать.
Особенно он любил речку. Илим, веками бежавший к Ангаре, делавший столько поворотов, петель, зигзагов, что вряд ли сосчитаешь, перед Погодаевой выравнивался, становился широким и полноводным, а уже за деревней, ударившись в лоб Красного Яра, поворачивал почти под девяносто градусов, и дальше вновь начинал петлять.
– Мила! – позвала Анна дочь.
– Что, мама?
– Разбуди Мишаню, пора.
Но Мишка уже входил в дом, успев умыться под умывальником во дворе.
– Здравствуйте всем, – степенно сказал он сестрам и матери, которую уже привели в порядок: умыли, причесали, надели новую кофту и, усадив на кровать, пододвинули к ней стол, где стоял нехитрый деревенский завтрак.
Мать таяла на глазах. Сестры приехали, чтобы ухаживать за ней, и, как говорили в деревне, «проводить по-людски». Чем-то страшным, необратимым веяло от этих слов, и Мишкино сердце сжималось от тоски и безнадежности. Мила, родившая два месяца назад дочку, приехала из Иркутска, а Капа добралась из низовьев Ангары, где ее муж работал в экспедиции.
Завтракали молча, украдкой поглядывая на мать, не желая даже взглядом напоминать ей о страшной болезни. Все, в том числе и она, знали, что болезнь эту не победить, но все равно каждый надеялся на чудо.
Медсестра, которая приходила делать матери уколы, под большим «секретом» сообщила Мишке, что его мама умирает, и ему надо набраться мужества и терпения. От неожиданности он выронил стакан чая, который подавал медсестре. Он хотел закричать на нее, оскорбить ее, обозвать последними словами, но сдержался. Он не поверил ее словам. Он видел, что мать с каждым днем слабела, черты лица ее заострялись. Синие большие глаза побледнели, светлые густые волосы, которые она заплетала в косу, поредели и почему-то потемнели. Ей было трудно говорить, чистый, как родник голос, который он так любил слушать, стал слабым, надтреснутым. Из груди вырывались не слова, а хрипы, она долго прокашливалась, вытирая губы платком. Маленькие руки с длинными тонкими пальцами пожелтели и стали прозрачными, как пергамент.
Мать никогда не была дородной, как большинство деревенских женщин. Для Мишки она была эталоном красоты. Среднего роста, худощавая, с правильными чертами лица: прямой нос с чуть заметной горбинкой, голубые глаза, роскошные пшеничные волосы. В колхозе она не отказывалась ни от какой работы: была дояркой, жала хлеб, ухаживала за курами на ферме, пасла коров. Все домашнее хозяйство, разумеется, было на ней. И при этом каторжном труде у нее были удивительно красивые руки, стройная фигура, которую не портили даже телогрейка и сапоги. Наоборот, они только подчеркивали ее красоту.
Взгляд ее буквально светился добротой, рядом с ней было уютно и тепло. Некоторые деревенские бабы побаивались ее. Вероятно, оттого, что она никогда не ругалась, как они, грязно, с криками и матом, призывая
