печатается в «Учительской газете», «Литературной газете», «Независимой газете – Ex Libris», журнале «Урал». Живет в Москве.
Хлеб, вино и одиночество
Когда он за десять минут услышал слово «боль» в четырнадцатый раз, то не выдержал.
– Ну и долго мы ещё будем это слушать? – критик, небритый неряха в дорогих очках, со слабой надеждой взглянул на приветливую поэтессу, совмещавшую служение искусству с работой в торговой фирме.
– Должны ещё… м-м-м… четверо выступить. – Она сверилась с наручными часами. – Думаю, ещё полчасика. Я выступаю третьей.
– Нда-а-а, – критик хлопнул ладонью по столу, – не так я себе представлял вечер пятницы.
– Ты мог сюда и не приходить, – мягко упрекнула его поэтесса.
Критик недоуменно уставился на неё.
– Не понял? Как мог не прийти?
Поэтесса почувствовала привычный щипок тепла в душе, но усилием воли заставила себя не показать критику, что ей приятно. Легонько постучала безымянным пальцем правой руки по столу. Представила, как красиво бы на нём смотрелось кольцо с небольшим изумрудиком. Ждала, когда критик сделает такой красноречивый подарок, но он что-то не торопился.
– Ну тебе же не нравится, – поэтесса слегка провела пальцами по своим русым волосам и поправила шляпку на голове.
Критик отложил в сторону смартфон. Машинально тоже провёл рукой по волосам, с вызовом посмотрел сначала на стену, затем на поэтессу.
– Да, мне не нравится. Я не люблю плохие стихи. Не люблю плохой ритм, рифмоплётство, штампы. Но твои стихи, – он слегка запнулся, – оч-чень люблю…
Щипок тепла стал ещё приятнее.
– Тогда чего ворчишь?
Критик досадливо крякнул.
– А как тут не ворчать, когда вокруг одни графоманы?!
– Даже я?
Критик покраснел.
– Ну не говори глупости! Ты профессиональный поэт, а не графоман. В отличие от этих ребят, – он показал в сторону долговязого поэта в кожанке, парня лет сорока, читавшего немного детские стихи про любовь и яд:
Запомни, сердце у поэта
Безумно бьётся, душу освящая,
Но это же и яд, убивший многих,
Течёт во мне он, с дыханьем вровень.
О, ненаглядная, я умираю!
– Ё-ё-ё-маё, – критик схватился за голову, выдохнул и взглянул на поэтессу. Та развела руками, с улыбкой покачала головой, всем своим видом как бы говоря: «Ну что тут скажешь?»
– Вот о чём я и толкую, – критик придвинулся к ней поближе и приобнял.
Поэтесса никак ему не ответила.
Долговязый поэт в кожанке выдержал паузу, потом приложил слегка трясущуюся руку к сердцу и поклонился. Зрители, в основном очень молодые люди, даже оторвались от смартфонов, чтобы похлопать. Аплодисменты были слаженные, достаточно продолжительные, что наводило на подозрения в лучшем случае об отсутствии у зрителей вкуса, в среднем – о том, что поэт в кожанке подкупил нескольких заводил, чтобы те хлопали в нужный момент, в худшем – и о том и о другом.
– А
