Анхеля приняло отстраненное выражение. Если что и выдавало его волнение, так это неприятно побледневшая смуглая кожа, которая сейчас приняла серый оттенок.
– Мне нужен результат! – Это уже был не крик, а зловещий срывающийся шепот, словно слова эти произносил агонизирующий человек с передавленным горлом. – Если ты не можешь убить ее, сделай же что-нибудь… Чтобы ни одного, ты слышишь, ни одного слова больше не пошло от нее!
Теперь уже дрожа всем телом, обессилев, Эжен опустился в кресло.
Анхель замер. Ничто не выдавало его присутствия здесь.
Через минуту-другую Эжен снова заговорил (тон его был совершенно обычным) лениво-будничным голосом, в своей слегка пренебрежительной манере:
– Вы возвратитесь в… Россию и выполните приказ. Цель должна быть достигнута. Средства – всё, что необходимо… Вы имеете полную мою поддержку.
Эжен закрыл папку и положил на нее сверху свои ухоженные руки с небольшими узкими ладонями. Отметил для себя: пальцы не дрожали…
Разговор был окончен.
Глава II. Отец
Parteigenosse давно миновал возраст молодого и даже зрелого счастливого отцовства. Но ведь Анхель не был единственным его ребенком. Двое его сыновей, дочь и жена остались в Германии. Они погибли на исходе войны.
Связь с матерью Анхеля он сам себе никак не объяснял.
Их отношения завязались в момент, когда после бесконечных многолетних вынужденных переездов с места на место он наконец обрел дом, в котором не боялся засыпать, рискуя быть разбуженным слепящим светом прожекторов. Яркий свет, разноголосая быстрая речь и страшный, проникающий внутрь холод – его ночной кошмар, так долго мучивший его и вызывавший в нем предсмертную дрожь затравленного животного, прекратился.
Многолетнее бегство, которое вначале он называл по-военному отступлением, выхолащивало его, унижало его честь, опустошало душу некогда могущественного человека. У него всегда было с собой верное средство самоуничтожения, но слишком велика была доверенная ему идея, чтобы проявить малодушие и трусость, несмотря на все тяготы этих непростых лет. Назначение вождем своим преемником именно его стало совершенно неожиданным для всех, в том числе и для него самого. Никто не мог предположить в нем колебания, но также никто не предполагал, что действия по спасению Земли отцов* были начаты им задолго до перелома в войне.
Тогда во всем, что совершалось им, он видел высший, священный смысл, и словно Провидение само подталкивало его к этим действиям. Он не считал себя заговорщиком. Этого не могло быть. Он никогда бы не пошел против того, кто горел идеей и сжигал себя на ее жертвенном огне. Но это не мешало ему увидеть слабость и заблуждения этого человека, его маниакальную уверенность в совершенно противоположном смысле информации, которую он получал. Он одновременно преклонялся перед его гением и тем не менее не препятствовал его движению в пропасть.
С того момента, когда это движение началось, он склонился перед его неотвратимостью,
