Постепенно превращаясь в собственную тень, он завывал наподобие подстреленного серебряной пулей вурдалака, бился головой об пол и строил планы побега. Но вскоре вновь наступали сутемки и белая горячка.
Удобный случай нечаянно представился поздним вечером, когда Парахин, перестав слушаться своих ног, не сумел подняться из-под стола. Последним усилием он дотянулся ножом перерезать сковывавшие Штрауха казённые полотенца и послал его в ресторан за водкой. Которой тот покупать не стал, а – дерзким образом подсунув обратно под дверь полученные от депутата тысячерублёвые купюры – навострился прочь от этого неумолимого человека. Впрочем, не сказать чтобы поначалу его темп мог внушить сколько-нибудь достаточную надежду на освобождение. Просто агент БНД последним усилием задушил в себе сомнения и, едва выпустив деньги из рук, ступил в трепет и кромешье неопределённости, из коих не ведал, выберется ли живым.
Постепенно напитываясь решимостью, Адольф Штраух упрямо переставлял затёкшие от тугих полотенец ноги навстречу полузабытому вольному воздуху. Расплывчато-медлительные силуэты не то людей, не то ещё каких-то параллельных воплощений разума неравномерным фронтом наползали на беглеца, просачивались сквозь его страхи, как вода сквозь песок, и оставались за спиной, постепенно сливаясь со слабопроницаемой атмосферой. Штраух шагал с улыбкой сомнамбулы, а тротуар под ним то предательски вздрагивал, то принимался неравномерно раскачиваться; но обратной дороги не было, и он с мученическим лицом продолжал движение.
Агент БНД слабо знал город; к тому же алкогольные пары не могли так скоро выветриться из его головы; потому битые сутки он блуждал по екатеринодарским окраинам ломкой походкой, пугая свиней и натыкаясь на заборы, из-под которых заливались возмущённым лаем сторожевые дворняги. И когда наконец ему встретился на трамвайной остановке смутно знакомый генерал, Штраух без раздумий поднял руки вверх и бросился к нему, затравленно озираясь и на ходу разъясняя свой статус. Агент хотел считаться официальным пленным, чтобы на него распространялись все международные конвенции и права человека.
***
Тормоз (это был он в генеральской форме) вспомнил о желательном ордене. Правда, рядом с ним уже находился залитый слезами Корецкий, доедавший из мелкоячеистой авоськи пятый рогалик с яблочным повидлом (когда Скрыбочкина увезли в больницу, о начальнике типографии забыли, и он был смертельно голоден к тому времени, когда за ним вновь явился Тормоз).
Агент БНД спутал ему все мысли. Тормоз смотрел то на Корецкого, то на Штрауха, и его глаза никак не могли насытиться непредвиденно богатым уловом пленников, которые – как он справедливо полагал – находились теперь в его полной власти… Но куда было девать этих двоих, если оставить их живыми?
И Тормоз решил отвести обоих в единственное место, откуда его самого никогда не прогоняли…
В приёмном покое городской психиатрической больницы
