не погиб ни один человек. И ни один не пожаловался Солнцеликому на чрезмерную аскезу.
А с Элем опять всё пошло не так.
Для Эля это был первый поход, ему всё было внове. И поначалу всё шло хорошо. Энасс даже давал этому неисправимому мечтателю время любоваться окружающими видами. Заметив, в каком благоговейном восторге застыл тот на краю злосчастного обрыва, усмехнулся иронично, но не стал торопить, требовать, чтобы тот шёл за хворостом. Предоставил Эристу одному заниматься костром. Окликнул парня, только когда время стало приближаться к молитве, поняв, что иначе Эль может так до темна простоять.
А вот потом…
Камень показался ему небольшим. Не заметил он сразу, что на поверхности виднелась только его верхняя часть, отполированная ветрами. А нижняя, с острыми гранями, оказалась погружённой в землю. И только увидев вечером разбитую в кровь ногу Эля, понял, что натворил. Но было уже поздно. Аскеза была озвучена.
Почему он так заторопился? Почему сам не подержал камень в руках, не осмотрел его, не взвесил? Никогда ещё он так глупо и так страшно не ошибался, назначая наказание, и его ошибка привела к тому, что первый поход Эля, который должен был стать для него удивительным приключением, превратился в нескончаемую пытку.
Энасс скрипнул зубами, пошёл быстрее. Но убежать от своих мыслей так и не сумел.
Плохой он вэссер. Очень плохой. Вместо того чтобы оберегать новичка, он его трижды чуть не убил. Первый раз – своей аскезой. Если бы не мазь Эриста, нога Эля могла воспалиться. Второй раз Эль чуть не утонул, и опять-таки из-за аскезы. Без булыжника он легко перешёл бы речку. Третий раз – своей насмешкой, которую Эль воспринял всерьёз. Сколько раз водил Энасс людей через этот мост, ни у кого даже мысли не возникало, что ущелье можно перейти по канату. Все сразу отказывались, начинали расспрашивать, как можно обойти пропасть, нет ли поблизости другой переправы. А потом долго восторженно охали, разглядывая невидимый мост. Шли по нему не спеша, оглядывая горы с высоты птичьего полёта.
И только этот непостижимый романтик решил продемонстрировать свою преданность делу таким диким способом.
И едва не погиб.
Энасс стиснул зубы, удерживая рвущиеся ругательства. Какой же Эль… храни его Великое Светило.
И всё-таки не сдержался, выругался мысленно, злясь и на себя, и на этого молодого идиота, и на весь неудачно сложившийся поход.
Всё равно аскезу держать, так хоть душу отвести напоследок.
И снова вернулся мыслями к своей аскезе: какую выбрать повинность, как наказать себя за столь вопиющее нарушение всех заветов Солнцеликого?
Самой суровой аскезой в Обители считалась Лунная. На целую луну – тридцать дней – провинившийся уходил из Обители в маленький домик на вершине соседней горы, в котором едва помещались небольшая печка и лежанка. Рядом с домом, окружённая обрывами, находилась крохотная
