его быстро нарастало, но так же быстро кончалось. Странно, голый он походил на подростка: щуплый, беззащитный – такие тела у мальчишек. Будто вместе с одеждой он расстался со своей броней: умом и хитростью, которая вошла в плоть и кровь. Обнажилось не только его тело, но и душа. Нежный, еще не оформившийся плотью ребенок беспомощно барахтается подле нее.
Да, он вызывал в ней необоримую жалость, но равно и необоримую страсть, желание близости. А близость меж тем не приносила ей радости: Микаэлис слишком быстро возгорался, но так же быстро и затухал – без сил падал к ней на грудь, и мало-помалу к нему возвращалась привычная бесстыдная дерзость. А Конни лежала как в полусне, разочарованная и опустошенная.
Но скоро она научилась управлять его телом: когда он быстро утолял свою страсть, Конни, чувствуя в себе его жаркую, на удивление все еще упругую плоть, не отпускала его, а неистово, со всей нерастраченной пылкостью брала на себя ведущую роль, и он благодарно поддавался, уступая ее страсти. Так она достигала высшей точки блаженства. А он, видя, что даже в пассивном положении способен удовлетворить женщину, сам, как ни странно, бывал горд и удовлетворен.
– Как хорошо! – трепетно шептала она, затихала и приникала к нему. А он лежал такой близкий и такой далекий, довольный собой.
В тот раз он гостил у них три дня, и Клиффорд не заметил в нем никаких перемен. Не заметила бы и Конни. Маску Микаэлис носил безупречно.
Он писал ей письма, все на той же грустно-усталой ноте, порой остроумные, порой трогавшие странной привязанностью без намека на плотское. По-прежнему он был раздвоен: с одной стороны, безнадежно тянулся к Конни, с другой – оставался далеким и одиноким. Какая-то безысходность таилась у него в душе, и он не торопился с ней расстаться, возродить надежду. Скорее наоборот, он ненавидел самое надежду. «Огромной волной катит по земле Надежда», – вычитал он где-то и заметил: «И гонит на пути все достойное и желанное».
Конни толком не понимала его, хотя по-своему любила. Впрочем, безысходность Микаэлиса подавляла ее чувство. Нельзя без оглядки любить разуверившегося человека. А уж он и подавно никогда никого не любил.
Так и тянулась их связь некоторое время: письма да редкие встречи в Лондоне. Она по-прежнему получала удовлетворение, истинное трепетное наслаждение, лишь подчинив его тело своему после того, как у него наступала чересчур быстрая разрядка. И он по-прежнему с готовностью подчинялся ее воле. На этом малом, собственно, и держалась их связь.
Но Конни доставало и малости. У нее появилась уверенность в себе, даже более – едва заметное довольство собой. Уверенность в своих силах, хоть и зиждилась на чистой физиологии, давала огромную радость.
Как переменилось ее настроение в Рагби! Конни радовалась жизни, радовалась пробудившемуся женскому началу. И своим настроением она изо всех сил старалась подвигнуть Клиффорда на самые удачные творения. Они ему и впрямь удавались в ту пору, и он был почти что счастлив в неведении: ведь он пожинал плоды, взращенные на чувственной
