из классиков советской литературы, затаила некоторое хамство.
Закончился спектакль без каких бы то ни было неожиданностей, затем вся компания устроила весёлые посиделки с разбором полётов. Евгений с Михаилом вдвоём, когда уже все разошлись, о чём-то долго спорили. Наконец Жаров смачно зевнул, сладко потянулся и поставил в споре многоточие, заявив: «Мейерхольд – это будущее, это прогресс, а твой Станиславский, он, конечно, гений, но староват, старик, староват. Прошлый, извини, век. И вообще, давно пора идти домой, спать часа четыре осталось. Всё, Женя, салют! Я пошёл. Завтра будет день, будет пища».
– Пока до свидания, Миша. И всё-таки ты не прав…
– Ой-ой-ой! Не продолжай. А то придётся здесь ночевать!
И с этими словами Михаил поспешил удалиться.
Евгений, немного раздосадованный тем, что не удалось убедить друга, направился, наконец, в гримёрку.
В одном Миша был прав абсолютно – засиделись они до глубокой ночи, так что следовало бы поторопиться, чтобы дома хоть немного успеть поспать до утреннего спектакля.
В гримёрке Евгения ждал сюрприз, к которому он оказался совершенно не готов – на своём гримировальном столике он обнаружил записку «Привет от вишни!» и аккуратную горку каких-то пуговиц. Занятый мыслями о незаконченном споре с Михаилом, Евгений не обратил на пуговицы ни малейшего внимания, повертел записку в руках и отправил её в урну. Затем снял пиджак, стянул сценические брюки, неспешно расстегнул рубашку и, оставшись в одних трусах, аккуратно повесил свой театральный костюм на плечики. Плечики поместил в шкаф и защёлкнул висячий замок, этот шкаф надёжно запиравший, дабы никакому ночному воришке не пришло в голову поживиться театральным имуществом. Время-то было лихое, грабежи и покражи в городе случались чуть не каждый день.
Беспечный Евгений, не подозревая подвоха, взял свои обычные брюки, надел и стал нашаривать пуговицы, чтобы брюки застегнуть… А не тут-то было! То есть брюки были, а пуговиц на них не было…
Если бы случайный прохожий оказался в ту ночь на прилегавших к театру улицах, то глазам его предстала бы удивительная картина: прячась в тени домов от назойливого света ночной насмешницы-луны, стараясь держаться ближе к стенам и ныряя под зонтики крон деревьев, крадущейся походкой пробиралась нескладная долговязая фигура. Рубашка и пиджак фигуры болтались на ней совершенно свободно, а вот брюки то и дело норовили упасть. Фигура приостанавливалась, боязливо оглядывалась – не видел ли кто этого позорного момента – и, убедившись, что улица пуста, тяжко вздыхала, подтягивала брюки и, придерживая их обеими руками, двигалась дальше. В кармане пиджака позвякивали срезанные Фаиной пуговицы, словно говоря: «Привет от вишни! Привет от вишни!»
Всю оставшуюся часть ночи наш молодой герой усердно занимался художественным пришиванием пуговиц. Так как ниток другого цвета, кроме самого в те годы популярного – красного, революционного – под рукой у Евгения
