ро Васькиного деда, Ивана Никитовича Уралова. Она говорила так: «Выкинь его на голые камни, а часа через два поверни, так он с той стороны уже мхом обрастет… Иван Никитич не мог жить плохо, где бы он не оказывался!»
Жаль Васька не застал деда.
У деда на берегу реки Сухоны на Вологодчине стоял дом в два этажа, крытый железом, над крышей была башенка, в которой были установлены большие часы с боем. Всей деревне Ураловские часы задавали время.
Васькин дед был человеком предприимчивым. В Петербурге держал два трактира. Один трактир был лично его, а второй он отдавал внаем землякам.
Но Иван Никитович жил не для того, чтобы иметь много денег. Ему нравилось, когда вокруг его все кипело и бурлило.
Когда он собрался жениться, невеста, будущая Васькина бабка, Мария Дмитриевна, поставила условие: «Купи земли десятин сто пятьдесят, сто десятин лесу да поставь дом, тогда и приезжай свататься. А в твои трактиры я не верю.» К тому же Иван Никитович любил кампанию да и выпить был не дурак.
Но условия, поставленные невестой, выполнил. Бабка в деревне осталась на хозяйстве, а он в городе заправлял трактирами, приезжая время от времени к семье, которая едва ли не с каждым его приездом прирастала.
Все ему удавалось легко. В деревне построил маслозавод, да не простой, а который масло делал «парижское», только для заграницы. С крестьянами заключил договор, чтобы своих коров они кормили сеном только с заливных лугов, где богатое разнотравье.
А что бы заинтересовать крестьян, за такое молоко он платил в полтора раза больше.
К крестьянам дед благоволил, ссужая деньгами без всяких процентов. А вот дворянское сословие не любил, считая его самым бесполезным в обществе.
Недалеко от их деревни было имение графа Геленшмидта. Так вот этот граф с его непутевым сыном, бывало проиграются, пропьются в Питере, приедут в имение и посылают управляющего к Уралову денег в долг просить.
– А чего это граф сам не приедет ко мне? – Обижается Уралов. – Почему тебя посылает?
– Да разве может он к тебе, мужику, обращаться с просьбами. Он же граф!
– Да у меня вот в этом кармане граф сидит, а в этом – другой. – Вот пусть приедет, да поклонится, тогда я ему, может быть и ссужу.
Делать нечего. Старый граф к Уралову едет с поклоном. А тот такой процент завернет, что граф взмолится:
– Да это же чистой воды грабеж!
– Да на что вам деньги? Все – равно прогуляете их да проиграете. А я хоть крестьянам эти деньги раздам, они их в дело пустят.
Перед революцией закрыл Иван Никитович трактиры в городе, уложил посуду в сундуки и уехал в деревню, что бы целиком заниматься сельским хозяйством. Было тогда у деда к тому времени одиннадцать дочерей и два сына.
В 1927 году стали поговаривать, что богатых скоро начнут прижимать. И вот как-то ночью Ураловская маслобойка вспыхнула и сгорела до тла… Потом отобрали лес…
В тридцатом деда хотели раскулачить, но буквально вся округа встала за него. Мужики помнили добро. И Уралова раскулачивание не тронуло.
Правда, дом со светелкой и часами мог подвести. Уралов железо с крыши снял, часы, посуду, все, что было ценного, потихонечку распродал и к 30-му году дом уже был дранкой покрыт, и светелки не было.
Впрочем, Иван Никитович не сильно горевал о пропавшем богатстве. Он считал, что более-менее легко нажил имущество. Когда стал помирать, перед смертью сказал жене:
– Не греши, мать, на людей. Маслобойку-то я сам сжег, чтобы семью не тронули.
А помер Иван Никитович от огорчения. В хозяйстве у него было две лошади. Одна – рабочая, а вторая – выездная – Воронуха. Эту лошадь Илья, сын младший, привел с гражданской войны.
Илья Иванович воевал в коннице Буденного аж до 26-го года. Последний поход первой конной армии был в Среднюю Азию, и когда басмачи там были разбиты, Буденный сказал, что все кавалеристы уедут домой на своих конях.
Илья Уралов отчаянный был рубака, семнадцати лет попал на империалистическую войну, его ранили в плечо, привезли домой. Сосед, Ваня Пиков, дураковатый такой малый, спрашивает:
Расскажи, Илюшка, как там на фронте – то?
– Ну, Ваня, лучше и не спрашивай. Вот сидим мы в окопах, вдруг как закричат командиры-то: «Вперед, в атаку!»
Мы винтовки на перевес, вскакиваем и бежим: «Ура!»
А немец по нам из пулеметов, из пушек так и бьет, так и жарит! Кому ногу уже оторвало, кому руку, кому голову. А мы на это внимания не обращаем, бежим и кричим «ура».
А как же без головы-то?
– А тряпицу какую-нибудь навьем, голову подмышку, дальше
