было ехать.
– Значит, нормальный? – в очередной раз спросил Яков Семёнович. Он сосредоточенно рассматривал пузатый, красный редис в железной миске.
– Ты б закусил, Яков Семёныч, – предложил Портнов.
Яков Семёныч задумчиво кивнул, протянул руку к редису, машинально его пощупал, словно проверяя крепость, да и убрал руку опять под стол.
– Брось, нормальный он, нормальный. Обычный ребёнок, – Портнов уже жалел, что вообще приехал. Он-то откликнулся на зов сразу, планируя остаться на пару дней и даже специально выписал на кафедре отпуск. Деревня, птички поют, соловьи и прочие козодои, выйдешь в духовитое, июльское поле – жара такая, что кровь стынет, в голове гудит, а потом с разбега в речку, студёную. И в баньку вечерком, на самой истоме. Следом наливочка холодная, рябиновая. Закусишь, вот такой вот редисочкой прям с грядки хрумкнешь. Чаёк на травах, с вареньем. Клубничным, например. Таким сладким, что пчёлы в нём вязнут. Подлетит, хлоп и уже никуда не денешься.
Портнов вздохнул. Его товарищ ещё по институту, Яков Семёнович Шпак был невменяем. Вливал спирт полстаканами, как не в себя. Не закусывал, но и не пьянел. По его просьбе, собственно, ради того и звали, Портнов осмотрел новорожденного мальчика – два дня от роду. Ребёнок одно загляденье – крепкий, ладный, бойкий. Глаза пучит, ножками сучит, слюни пускает – сиську ждёт. Так и сообщил Портнов товарищу – нормальный младенец. А тот всё переспрашивает – точно? Подсунул ещё бумажки с анализами крови на изучение. Идеальными, кстати.
– А что случилось-то? Может, с матерью его что не так? – поинтересовался Портнов. Ехать, вот что, пора ехать отсюда, да побыстрее. Скоро начнёт темнеть, в сельской местности это бывает быстро, раз и словно выключили свет, а до города почти четыре часа пылить. Вот семья-то удивится.
Звякнуло крашеное стекло в двери. Неказистая фельдшерица прошаркала тапками, забрала графин со спиртом, бахнула на стол трёхлитровую банку с простоквашей. Портнов поморщился. Не любил. Противно.
– Чьё? – не поднимая головы спросил Яков Семёнович. – Её?
– Ну а чьё же еще? – ворчливо ответила фельдшерица и зыркнула на Портнова недобрым глазом. Как на чужого. – Знамо, чьё. Зорькино.
– Яш, поеду я, – Портнов поднялся.
Яков Семёныч подскочил, обнял, и всё так же глядя мимо да приговаривая на ходу «да погоди ты, погоди» потащил Портнова прочь, по полутёмным коридорам и на улицу, мимо Портновского автомобиля, куда-то сквозь мощные лопухи с репьями, за забор, к приземистому строению. Портнов не поспевал, нелепо семенил следом, да ещё и встрял ногой в едва тронутую корочкой коровью лепёшку. Это в белых-то кроссовках.
– Мальчик здоров, говоришь, – шумел Яков Семёнович запальчивым речитативом. – Здоров, здоров. Годен, значит. А вот кто я, по-твоему? Кто я? Ветеринар, правильно. Это раньше я… Ну, если по-честному, то, конечно, величина, да, был. Был да сплыл, само собой. Но здесь лучше, сам знаешь. Там пользовать некого, да и обрыдло. Люди надоели. Да знаешь ты все. И кто я сейчас? Ветеринар. Понятно, что оно где-то всё рядом. Ха-ха. Я могу и конечность вправить. Универсал, да. Роды, понимаешь, роды-то я принимаю. А то! Никто в район не ездит. Все ко мне. У меня же, дорогой мой, стаж. Да ко мне из города ездят за восемьсот вёрст. И я роды принимаю. Я!
Яков Семёныч распахнул скрипучие створки. Пахло навозом, тёплым, застоявшимся воздухом, сеном.
– Зорюшка, – Яков Семёнович сунул ладонь ближайшей корове. Холёной, в чёрно-белых пятнах, с аккуратными такими рожками и большущими глазищами, которые иначе как коровьими не назовёшь. – Зорюшка.
Корова облизала протянутую ладонь фиолетовым языком, а потом подняла голову и протяжно замычала. Гулко и как-то жалобно.
– Вот. Ты спрашивал, – Яков Семёныч ласково погладил корову по голове.
– Я? – не понял Портнов.
– Вот и мать, – Яков Семёнович хихикнул. – Я, само собой, читал, но чтоб вот так. На твоих, понимаешь, глазах. И ведь никто не поверит. Никто. Ха-ха.
Яков Семёнович снова хихикнул.
– Ничего не понял, Яша, что такое? Какая мать? – спросил Портнов.
Яков Семёнович поднял наконец на Портнова глаза. Совершенно пьяные и злые.
– Мальчика мать. Новорождённого нашего. Эта корова родила человеческого мальчика. Я лично роды принимал.
***
Портнов подбавлял газу, как только выдавался плоский участок дороги – без ям, колдобин или колеи. Минуту-другую едешь нормально, а потом снова тормози и переползай кое-как через те самые колдобины и ямы.
Солнце каталось по горизонту и всё никак не могло сесть. Лес вокруг густел и наливался сырой тьмой. Портнов опустил стёкла и в салон тут же налетели комары, будь они не ладны. Один вцепился в шею, другой зарылся в волосы.
