ые изменения вокруг считает неподобающими и всеми силами старается сохранить многовековой патриархальный уклад жизни. Если какой-либо человек проезжает в карете или добротной коляске мимо деревни, то глядя на сгорбившихся крестьян в полях или видя чумазых босоногих детей, сморщит нос и поспешит отвести взгляд, молясь, чтобы поездка по пыльной ухабистой дороге скорее закончилась. Но если кому-то придётся остановиться на постоялом дворе или приехать в гости к двоюродной тётушке на месяц, а то и другой, то он, вот уже, глядишь, вольно дышит свежим воздухом, стоя на крыльце небольшого дома, слушает пение птиц и произносит: “Как в деревне хорошо-то!”
А ежели приходится остаться в какой-нибудь деревеньке на более долгое время, на полгода или даже год, то тут уж ему открываются с другой стороны все незамысловатые события, он становится восприимчив к малейшему колебанию размеренности в своём новом быте и жизни, а также становятся заметны все менее важные происшествия, а уж дело, из ряда вон выходящее, и вовсе влияет на жизнь каждого в провинции, подтачивая любопытство и давая пищу для всевозможных фантазий и домыслов.
Подобное случалось и в деревне Ручьи, что находится неблизко к Петербургу и далеко от Москвы. Приезжему ненадолго незнакомцу всё там казалось таким размеренным и даже где-то унылым, а люди – скучными и непритязательными, что он спешил уехать восвояси или двинуться дальше по своему делу. Большие поместья местных предводителей дворянства Вересовых и Рубцовых ничем не были достойны внимания – хозяева не устраивали балов и званых обедов, не собирали многочисленных гостей на псовую охоту и не разбивали парки перед усадьбами. Но за этими тихими и молчаливыми фасадами крылась трагедия, которая в своё время взбудоражила деревеньку, да и не только её. Она повлияла на многие судьбы, перевернула всё вверх дном, и понадобилось много времени, чтобы здешняя жизнь вошла в прежнее русло, хотя для этих двух семей данное стало почти невозможным. Но обо всём по порядку.
В 1640 годах в глухую деревеньку Ручьи приехали два брата Иван и Егор. Московский князь за хорошую службу даровал им дворянство и земли, правда, в ста верстах от столицы, но зато молодые люди могли себя чувствовать там вольготно и не от кого не зависели. Они огляделись и радостно потёрли руки – на новой земле было полно лесов, а в них дичи, полноводная река с именем Ручей (когда-то это был всего лишь ручеёк, со временем превратившийся в реку глубиной до трёх метров, а название так и осталось), а весной, во время полноводья, когда со всех окрестных холмов сбегали мелкие и большие ручейки, она разливалась так, что затопляла все окрестные луга и пастбища, рыбу можно было ловить просто руками, она часто заплывала на луга и потом болталась там в траве. Местные только такую рыбалку и знали.
Иван построил свою усадьбу на левом берегу Ручья и назвал её “Быстрый ручей”, с его стороны было больше холмов и заливных лугов, а Егор обосновался на правом берегу, и его усадьба стала называться “Буйный ручей”, потому что на его стороне был только один ручеёк, но в половодье очень шумный, “говорливый”, он имел даже своё имя “Певун”. Так образовались две деревеньки, очень похожие поначалу, был построен добротный мост из брёвен через реку, по которому то и дело сновали мальчишки – посыльные, доставляя послания то одному, то второму брату. Так как названия были похожи, то деревни часто путали, письма для Егора адресовали Ивану, и наоборот. Всех эта путаница ужасно раздражала, но местные ничего поделать не могли, а Егор предложил брату переименовать свою усадьбу, но тот, конечно, отказался, и предложил ему то же самое.
Братья занимались сплавом леса по реке, пушниной, разведением лошадей; затем вокруг местных земель стали оседать другие помещики, строился Петербург, развивались дороги. В общем, местность менялась, семьи Ивана и Егора то богатели, то разорялись, но потомки всё же сумели сохранить свои имения почти такими же, какими они были при их предках, а их влияние в этой местности оставалось огромным.
В 1823 году имением Быстрый ручей заправлял Вересов Николай Ильич, высокий, с густой светлой бородой, ему было уже около шестидесяти лет, но он ещё не утратил блеск в глазах и весёлый нрав. После войны с Наполеном он чуть не разорился, удумав отпустить половину своих мужиков в ополчение, откуда многие не вернулись. Не все хотели отдавать долг Родине, а воспользовавшись возможностью и почуяв сладкий вкус к свободе, просто сбежали от своего барина, кто куда. Но у Вересова ни времени, ни сил подавать на них в розыск уже не было, требовалось скорее восстановить хозяйство и наладить мирную жизнь. Двухэтажный деревянный дом восемнадцатого века старались поддерживать в хорошем состоянии, недавно его покрасили краской голубого мягкого цвета, обновили небольшую террасу, а также четыре колонны, поддерживающие треугольный портик над крыльцом.
Пелагея Ивановна Вересова была уже полновата и не снимала кружевного чепца, читала только с лорнетом и не любила вставать с кресла по пустякам. Она могла провести в своём любимом кресле с ужасной цветочной обивкой всё время до обеда, ей подавали туда чай, и она даже писала так письма, ведь ей специально приносили к креслу письменный стол. После обеда она возвращалась в своё кресло
