составили докладную об отказе от работы. Докладная ушла к начальнику лагеря, а Сергей решил, что пусть лучше его снова посадят в изолятор, чем пристрелят конвойные.
Он держался из последних сил. Борьба была слишком неравной. С одной стороны – лишенный всяких прав человек, брошенный на край земли, в насквозь промороженные пространства, а с другой – толпа вооруженных людей, наделенных правом убивать всякого, кто не подчинится их приказу.
Но все это закончилось очень быстро, хотя и не так, как того хотел Зубенко.
Утром во время построения колонны Зубенко подошел к Сергею и ударил прикладом в плечо.
– Быстро встал в последнюю шеренгу! – приказал он, крепко сжимая винтовку и показывая всем видом, что может шарахнуть еще раз.
Сергей сделал было шаг, но потом одумался.
– Я туда не встану. И на работу не пойду. Веди меня в изолятор! – проговорил так, чтобы слышали окружающие.
Зубенко сплюнул с досады. Слюна, не долетев до земли, превратилась в ледышку. Мороз был за сорок.
– Ну ты у меня попляшешь! – пообещал он и, обернувшись, крикнул стоявшим у ворот конвойным: – Эй, быстро сюда! И наручники там прихватите.
Сергей вскинулся.
– Зачем наручники? Я и так пойду. Я ведь не сопротивляюсь!
– Поговори мне еще. Не захотел по-хорошему, будет тебе по-плохому.
Сергей понял, что спорить бесполезно, и замолчал.
Через минуту к нему подошли двое конвойных, один держал в руках металлические наручники, покрывшиеся густым инеем.
– Ну-ка, оборачивайся, давай сюда руки! – приказал один.
Сергей повернулся спиной, подставил руки. В ту же секунду оба запястья словно обожгло огнем. Насквозь промороженный металл крепко сжал теплую плоть, и Сергей сразу почувствовал, как стальные тиски стали постепенно пережимать кровоток. Это были автоматические наручники, при малейшем движении они сами собой усиливали зажим, обрекая человека на дополнительные мучения. Использовать такие наручники в сильный мороз было нельзя, об этом знали и надзиратели, и сами заключенные. Но протестовать было бесполезно, и Сергей промолчал. И те заключенные, кто видел это издевательство, тоже промолчали. Лишь покачали головами и отвернулись. У каждого была своя думка, своя печаль.
Сергей с тоской смотрел на уходящую в ночь колонну. Запястья резало все сильнее, а кисти рук словно бы разбухали, наполнялись чем-то тяжелым, и казалось, вот-вот лопнут, разорвутся он внутреннего напряжения. Он потихоньку шевелил кистями, но делал только хуже – наручники затягивались все сильнее, и в какой-то момент он вдруг перестал чувствовать боль. У него больше не было рук, пальцев он не чувствовал вовсе.
К нему подошел Зубенко, спросил с усмешкой:
– Что, хорошо тебе, падла? Будешь еще вылупаться?
Сергей склонил голову, крепко сжал челюсти, стараясь взять себя в руки, потом
