пропагандист. Пропаганец. Вынюхал и заложил.
За полчаса до конца политзанятий я всегда объявлял матросам:
– А теперь всем писать письма!.. – И раздавал бумагу, чтобы не драли листы из конспектов.
У матроса-подводника в базе почти нет свободного времени. Письма домой пишут редко, урывками. Почта работает преотвратно, так что многие родители месяцами не получают весточек от пропавших на северах сыновей. Абатуров передал мне уже несколько тревожных запросов: «Где мой сын? Почему от него нет писем?»
Пусть лучше они пишут письма, чем выводят под запись липовые цифры грандиозных планов. Я понимаю, что для нашего начпо (у него на эскадре две клички – «НачЧМО» и «Папа-Гестапо») это чудовищная крамола. Но тут никто из матросов меня не заложит.
Всякий раз, когда я вынужден талдычить им об успехах нашей промышленности и сельского хозяйства, меня прошибает тихий стыд. Кому я вешаю лапшу на уши – этим ребятам, которые во сто крат лучше меня знают, что творится в их разоренных деревнях, в их рабочих трущобах, это им-то, наглотавшимся чернобыльской пыли и такой же кыштымской – радиоактивной водицы, детям спившихся родителей я должен втолковывать про преимущества социалистического образа жизни?
Мне стыдно.
Я закончил московский университет. В его стенах учились Лермонтов и Полежаев… Мне стыдно нести всю эту околесицу и всю эту самозабвенную ложь, которой меня усердно пичкают со страниц ГЛАВПУРовских пособий и разработок.
Я выхожу из положения так.
– Вот что, орлы, – говорю я своим слушателям в синих фланелевках. – Сейчас быстро запишем то, что должно остаться в ваших конспектах, а потом я расскажу вам кое-что интересное…
Двадцать стриженых и не очень, двадцать разномастных, разнодумных голов с тяжелым вздохом склоняются над тетрадями. Я диктую им фразы, которые должны остаться в их конспектах. Для проверяющих из отдела «Папы-Гестапо». На это уходит минут десять-пятнадцать. Все остальное время я рассказываю им про то, что они должны были знать на уроках истории и географии. Но они, после своих десятилеток, ни черта не знают!
Я был поражен, когда матрос Марусеев не смог показать на карте Москву. Матрос Дуняшин на вопрос «Как зовут президента Америки?» после напряженных раздумий выдал: «НАТО».
Гидроакустик Костышин не знал таблицы умножения, и лейтенант Федоров, начальник РТС, день за днем проходит с ним столбцы. Костышин уже дошел до «семь на…».
Я рассказываю им про Средиземное море, куда мы пойдем, про Великое Море Заката, как назвали его древние греки, про пиратов и путешественников, про подводных археологов, которые нашли на древнем затонувшем корабле, близ турецкого города Каш, золотую печать Нефертити, про ее мужа фараона Эхнатона, властителя Верхнего и Нижнего Египта, про Сент-Экзюпери, чей самолет покоится на дне все того же Великого Моря Заката…
Дневальные дважды сообщали мне, что Косырев трется у дверей ленкомнаты, подслушивая мои речи.
Заложил, гад, пропаганец!
Башилов
