глотки драть, – огрызнулся он. – Было-то разок. А Оленёкскую протоку я как облупленную знаю. Так что не боись.
Бероеву тотчас припомнился бравый лоцман из «Волги-Волги», который тоже мог пересчитать все мели. Сажал и пересчитывал. Сделалось страшновато. Тем паче что никаких предупреждающих знаков на воде не было вовсе.
– Боишься, сядем? – спросил Бероев Кучума.
– Не боюсь. Наверняка сядем, – заверил его ехидный казах. Сцыкнул презрительно. – Чтоб этот лох да не посадил?
На первую мель сели уже через полчаса – никто из мореманов не принял во внимание, что осадка гружёной баржи почти на полметра глубже катера. С руганью, матом кое-как снялись. Самоуверенности у Толяна поубавилось. Дальше спарка поползла робким ходом. Когда островков поубавилось, у штурвала Толяна подменил Гена.
Река менялась на глазах. Песчаное побережье преобразилось в высоченные смёрзшиеся напластования. Изменилось и небо. Если накануне облачка плавали барашками в необъятной синеве, то ныне, напротив, облака нависли сплошной ватой, так что редкие просветы меж ними смотрелись голубыми озерцами.
Олег схватил камеру и принялся снимать, любуясь и прикидывая одновременно, какие нарезки получатся самыми выигрышными.
Ни на что другое внимания, казалось, не обращал. Но краем глаза заметил-таки, как, воровато озираясь, пролез в камбуз Вишняк. Через какое-то время нырнул в кубрик. А ещё через пяток минут следом, из камбуза в кубрик, прокралась Фёдоровна.
Бероева будто скребнуло по душе. После шторма, когда они с Вершининой бок о бок бились за спасение судна, он стал воспринимать её как товарища, на которого можно положиться.
Да, была она из приземлённых, придавленных жизнью баб, свыкшихся с беспросветным существованием. Но сохранялись в ней и крепость духа при опасности, и умение постоять за себя. Она напоминала ему женщин, тащивших на себе послевоенную страну. Корыстность, которой в ней не подозревал, готовность из-за добычи торговать собой, это впечатление переворачивали.
Минут через двадцать к Бероеву подсел Кучум. Закурил подле.
– Ловко у тебя выходит, – оценил он операторскую сноровку. – Много где снимал?
– Приходилось, – коротко подтвердил Бероев.
Из кубрика выбрался Толян – потный, грузный, с пузом поверх распущенного ремня. С сытым, подобревшим прищуром глянул на солнце, подтянул пряжку. Закурил беломорину.
Сообразительный Рафик шаркнул глазами по пустой палубе.
– Отутюжил-таки тётку. Вот уж в ком никакого вкуса. На что попало зарится, – брезгливо бросил он.
Толян ухмыльнулся обидно.
– Баба и есть баба. Ты-то, эстетист хренов, и вовсе с Дунькой Кулаковой остался.
Он густо зевнул и вразвалочку отправился к борту – покурить.
Из кубрика выглянула Фёдоровна, зыркнула. Наткнулась на чужие, усмешливые глаза. Поняла, что попалась. Густо покраснела. Склонив голову, прошла в гальюн и
