это значит, что мы должны по крайней мере не лгать друг другу. Поэтому я и сказал тебе, и, может быть, это не совсем чепуха. Я знаю, что безобразен. Я плохо схожусь с людьми. Я… чуждаюсь их. Я бы хотел быть другим, но ничего не могу поделать с собой. Понимаешь?
Я нехотя кивнул. Как он сказал, мы были друзьями, а это значило – не лезть в дерьмо друг перед другом.
Он тоже кивнул – точно чему-то очевидному для него.
– Другие люди, – осторожно добавил он, – например, ты, Дэннис, не всегда могут это понять. Если ты не безобразен, то по-другому смотришь на мир. Знаешь, как трудно сохранять чувство юмора, если все вокруг смеются над тобой? Тогда у тебя кровь закипает в жилах. От этого можно сойти с ума.
– Ну это я могу понять. Но…
– Нет, – спокойно сказал он. – Ты не можешь понять этого. Ты можешь думать, что понимаешь, но понять – не можешь. Тебе это недоступно. Но я тебе нравлюсь, Дэннис…
– Я люблю тебя, Эрни, – перебил я его. – И ты это знаешь.
– Может быть, любишь, – произнес он. – И если так, то это потому, что у меня есть кое-что под этим глупым лицом…
– У тебя не глупое лицо, Эрни, – сказал я. – Может быть, не очень чистое, но не глупое.
– Да иди ты… – проворчал он, а потом добавил: – Во всяком случае, эта машина – что-то вроде меня. У нее тоже что-то есть внутри. Что-то лучшее, чем снаружи. Я вижу это, вот и все.
– Видишь?
– Да, Дэннис, – тихо проговорил он. – Я вижу.
Я свернул на Мэйн-стрит. Мы уже подъезжали к дому Лебэя. И внезапно мне в голову пришла одна довольно мрачная мыслишка. А что если, предположил я, отец Эрни подговорил одного из своих друзей или студентов, чтобы тот мигом сбегал к Лебэю и купил машину раньше, чем это успеет сделать его сын? Макиавеллиевская уловка, скажете вы, но Майкл Каннингейм был способен и не на такое коварство. Недаром он специализировался на военной истории.
– Я увидел эту машину – и сразу почувствовал какое-то влечение к ней… Я даже себе этого не могу как следует объяснить. Но… – Он замялся, как-то сонно глядя вперед. – Но я увидел, что смогу сделать ее лучше, – закончил он.
– Ты хочешь сказать – починить?
– Да… то есть нет. Это слишком бездушно. Чинят столы, стулья и всякую всячину вроде них. Газонокосилку, если она не работает. И – обыкновенные автомобили.
Вероятно, он заметил, как у меня поднялись брови. Он улыбнулся, точнее – усмехнулся.
– Понимаю, как это звучит, – произнес он. – Я не хотел этого говорить, потому что знал, как ты среагируешь. Но я на самом деле думаю, что она не обычная машина. Не могу сказать почему, но мне так кажется.
Я открыл рот, собираясь сказать что-нибудь такое, о чем впоследствии наверняка пожалел бы, но мы как раз повернули за угол, на улицу Лебэя.
Эрни шумно вобрал воздух.
Один прямоугольник травы на лужайке Лебэя был более желтым и еще более отвратительным, чем все остальные части его заросшего газона. С одного края на нем
