не имел, что произошло, и сразу же меня отпустил. Никогда не прощу своего начальника за то, как он унизил меня в тот день. В целом он был вполне достойный и приятный человек, и мне нравилось с ним работать, но в тот момент свойственная ему чуткость испарилась.
Когда через пару дней я вернулась на работу, никто об этом не говорил. Никто. Все знали, но никто ничего не сказал. Впрочем, я все чувствовала по взглядам. Мои коллеги – опытные, профессиональные медсестры и психологи – не потрудились заглянуть дальше заголовков. А если и заглянули, то ни разу об этом не сказали и не спросили, что я чувствую. Я почти физически ощущала их дискомфорт. Они давали мне понять, что профессионалы в области психического здоровья так себя не ведут. Подобное может случиться с нашими пациентами, но не с нами. Я могла лишь стараться высоко держать голову, но это было нелегко.
В первый день на работе я пять минут сидела в одиночестве в общественной зоне (где и лежали газеты). Ко мне подошли три пациентки. Я увидела у них небольшой букетик белых маргариток, собранных на газоне. Эти женщины – женщины с проблемами обучения, слышащие голоса, галлюцинирующие, имеющие самые необычные убеждения и невероятно далекие от реальности, – подошли и протянули мне цветы. Они не сказали ни слова, но я знала, что они хотят сказать. Они молча кивнули мне, и я кивнула им в ответ. Три эти женщины проявили ко мне больше сочувствия, чем все профессионалы – специалисты не удосужились ни поговорить со мной, ни даже смотреть на меня.
Мой контракт возобновлялся каждый год. Когда через два месяца его не продлили, я сразу же поняла почему. Я работала в этой больнице почти два года, и претензий к моей работе никогда не было. Руководитель моего отделения даже написал в совет директоров, выражая неудовольствие моим уходом. Но контракт не продлили – безо всяких объяснений. Меня не увольняли – просто не продлили контракт. Моя должность просто больше не нужна. В личной беседе начальник сказал, что я выставила больницу в невыгодном свете. Я не должна была этого делать. Совет директоров решил, что я не могу более работать с пациентами-мужчинами, у которых были проблемы с сексуальным насилием (хотя жить в одном отделении с пациентками-женщинами им это не мешало).
И я ушла. Я решила, что это правильно: я действительно все испортила. Я положила конец собственной карьере, прежде чем она началась. Мой бойфренд вернулся к своей работе (от надзирателей требуется абсолютно чистая история судимости – но это в теории, на практике же никто такими мелочами не заморачивается), я же свою потеряла. А кроме того, еще и подвергла себя публичному унижению.
Подруга на время дала мне своего котенка – Серендипити[35], то есть Диппи. Все знают, что в печали человеку необходим котенок. Диппи была очень милой, но в ее родне явно были тасманские дьяволы – все выходные она безжалостно драла всю мебель, до которой только могла дотянуться. Она перевернула все горшки с цветами и рассыпала землю по ковру в гостиной. А когда
С
