всё.
– РАЗБИВАЙ!
Сделай хоть что-нибудь!
Петренко медленно шагает ближе и корявым скользящим ударом бьёт по их переплетённым рукам. Гулкий хлопок ещё висит в воздухе, а он уже брезгливо отступает, опустив глаза. Под его подошвой хрустит маленькая рюмка.
Варламов скалится и жеманно раскидывает ладони – будто желая разделить со Святом братское объятие.
Чтоб ты провалился.
Не в силах больше произнести ни слова, Святослав швыряет на диван несколько купюр, хватает куртку, молнией пересекает зал и вылетает на чёрную улицу. Тяжёлая дверь бьёт по ограничителю и возвращается к косяку с глухим стуком.
Тело всё ещё шатается, а голова гудит, как подбитый истребитель.
Наконец. Воздух.
К чертям. Всё к чертям.
Сгори оно адским огнём.
Почувствовав яростный спазм в желудке, он успевает склониться к земле, и на асфальт летит волна горькой рвоты; она смердит маслинами и коньяком. Родная «страшнота» не запоздала.
Всё правильно. Всё привычно.
С центральной площади доносится плавный перезвон колоколов костёла. В соседнем квартале визгливо кричат чьи-то тормоза.
Ослепнуть… оглохнуть… Больше ни одного звука… ни одного ощущения…
Мокрые кроны над головой остро шелестят. Город почти спит; почти.
Куртка всё ещё в руках, и волоски на голых предплечьях встают дыбом.
Воздух плотный, тяжёлый и вязкий; мутный и ледяной.
Тёмные здания вокруг что-то свирепо шепчут; качаются, тянут к нему руки и шипят. Они хотят выкорчеваться из своих фундаментов, шагнуть сюда и сомкнуться тугим кольцом, заключив его пьяное тело в тесную клетку сделанного выбора.
…Проклятая ты сука. Провались ты сквозь землю.
Задуши меня этим чёрным атласом.
Только не смотри на меня. Только не стони мне в уши.
Только выбейся из головы.
Грудь и голову заполняет молчание. Глухое. Топкое. Засасывающее.
Молчание.
Сиплый выдох наконец находит путь наружу, и Свят пугается звука своего дыхания.
Повинуясь странному порыву, он оглядывается и смотрит на своё отражение в зеркальной двери бара.
Но сейчас с ней что-то не так.
Выпрыгнув из зеркала, на него летит мощная волна.
Волна?
Ему страшно так, что он не чувствует ног.
Волна рассекает безлюдную улицу и смывает каждую альтернативу на своём пути. Она ярко-алая. Густо-золотистая. Нежно-мятная. Иссиня-чёрная. Ослепительная. Шумная. Горячая. Непреклонная.
И он понимает.
Рубикон. Это Рубикон.
Грозное порождение его пьяного мозга. Краткий пересказ гнусного вечера.
Жребий брошен.
Он яростно сжимает кулаки, и два заживших пореза на сгибах снова превращаются в раны.
Дыши,
