иногда забывался, однако скоро приходил в себя, и от сильной боли с трудом отвечал на вопросы. Дыхание час от часу делалось медленнее и тяжелее. Он сам чувствовал приближение смерти, за несколько минут до кончины приобщился Св. Таин, простился со всеми приближенными, изъявил желание быть погребенным в Россиии тихо скончался. Главнокомандовавший, навещавший его каждый день, и бывший за несколько часов пред кончиною, приехал еще раз, но не нашел уже в живых усердного и деетельного своего сподвижника, только что закрывшего глаза, и был чрезвычайно тронут неожиданною его кончиною.
Из близких при Николае Мартьяновиче находился только родной брат первой его супруги, камер-юнкер (ныне в должности гофмейстера) Никита Всеволодович Всеволожский, за два дня перед тем приехавший в Тифлис. Супруга его, Елисавета Сергеевна, незадолго перед тем отправилась в Москву и в это время также лежала на одре болезни и скончалась чрез три недели, 31-го октября, в цветущих летах, не зная о смерти любимаго мужа.
Таким образом пал, если не на поле брани, то на поле службы и чести, – посреди ревностных забот, способствовавших успехам храбрых Кавказских полков и посреди попечений о благе вверенного ему края, достойный воин времен Благословенного и прозорливый правитель первых лет царствования Незабвенного, – на 44-м году своей общеполезной, драгоценной отечеству жизни.
«Неудивительно – говорит современный некролог[47],– что все с душевным истинным прискорбием оплакивают невозвратную потерю генерала Сипягина. Можно смело сказать, что Отечество лишилось в особе его одного из первых граждан своих; общество – прекрасного и добродетельного человека; подчиненные – лучшего начальника; окружающие – благодетеля; близкие знакомые – благороднейшего друга. Высокими качествами души своей он успел снискать и заслужить от всех любовь и уважение. Но Грузия, и особенно Тифлис, обязанные ему всеми улучшениями по внутренним и внешним частям, навсегда сохранят его память».
Это было мнение общее всех коротко знавших Николая Мартьяновича[48]. Многолетний друг его и некогда сослуживец по Семеновскому полку, граф Дибич, – на следующий год перешагнувший непроходимые Балканы, – как бы в доказательство, что для русского солдата нет местностей неприступных и внесший знамена Николая в вторую столицу Османов, – искренно жалел о рановременной кончине нашего героя и считал смерть его потерею государственною.
Сипягин был высокого роста, сложения крепкого и стройного, имел голос приятный и обладал примечательным даром слова. С подчиненными своими обращался он чрезвычайно ласково, но в отношении к старшим вел себя с холодною вежливостию. Дружба его была чистая, благородная. Никакия обстоятельства не могли ослаблять его приязни. – Обряды Церкви Николай Мартьянович соблюдал свято. Деетельность его была изумительна. От семи часов утра до ночи он был постоянно в трудах.
Северная Пчела, 1828, № 148.
В Незабудочке, Московском Альманахе, на 1827 год, изданном Сергеем Глинкою (М., Тип. Унив., 1826), на стр. 197, помещено было следующее стихотворение:
Детям его прев. Н. М. Сипягина.
В Московском Альманахе на 1829 год, автор «Воспоминаний» (С.Н. Глинка) говорит, что однажды в довольно многочисленном обществе, когда речь зашла о Сипягине, один из гостей сказал: «Вот человек, на счет котораго и злоречие ничего не может выдумать предосудительнаго», и все в том согласились, прибавляет этот почтенный автор.
