Манфред. Джордж Байрон

      Долить пора бы лампу, хоть и полной

      ее не хватит мне на бденье;

      Дремота, если задремлю, не сон, —

      Все та же мысль в ней непрерывно длится,

      Я не могу прогнать ее, и в сердце

      Есть вечный страж; смыкаются глаза

      Чтоб внутрь глядеть, a я дышу

      И двигаюсь как существо живое.

      Печаль должна наставником быть мудрых;

      Познанье – скорбь и кто всех больше знает,

      Тем горше плакать должен, убедившись,

      Что древо знания – не древо жизни.

      Философов, науку, волшебство,

      Премудрость мира я успел изведать,

      Умом своим я все могу усвоить,

      Но пользы нет: добро я делал людям

      И даже между них с добром встречался,

      Но пользы нет: врагов имел я много

      И устоял, a сколько их погибло!

      Но пользы нет: добро и зло, и жизнь,

      Власть, страсти – все, что есть в других —

      Все было для меня как дождь в пустыне

      С той роковой минуты. Нет уж больше

      Боязни. Надо мной лежит проклятье:

      В природе всей не ведать больше страха,

      Не трепетать ни от надежд, ни от желаний

      И на земле не знать уже любви.

      Но к делу!

      – Вы, таинственные силы!

      Вы, духи безграничности вселенной!

      Я вас искал во мраке и в сиянье —

      Со всех сторон вы охватили землю

      И носитесь тончайшею стихией.

      Для вас шатры – вершины снеговые,

      Вы движетесь в морях и под землею —

      Я вас зову могучим заклинаньем,

      Которому послушны вы – явитесь!

      Их нет еще. – Так голосом того,

      Кто первый среди вас, и этим знаком,

      Пред коим вы трепещете, и правом

      Бессмертного – явитесь! Слушайте – явитесь!

      О, если так, земли и неба духи,

      Вам от меня не ускользнуть: и силой

      Глубокою – всевластным заклинаньем,

      Рожденным на звезде давно погибшей,

      Теперь пылающем обломке мира

      Разбитого, блуждающего ада

      И тем проклятием, что на душе моей,[2]

      Той мыслью, что во мне и надо мной,

      Я заклинаю вас: ко мне! – явитесь![3]

      Смертный, здесь я. На твой зов

      Я примчался с облаков,

      Из чертогов золотых,

      Ярким солнцем залитых;

      Отразился в них закат —

      И синеют, и горят.

      Хоть не прав ты может быть,

      Я готов тебе служить.

      Я пришел в лучах зари —

      Что же надо? Говори.

      Мон-Блан в короне из снегов

      Есть царь седых вершин,

      Окутан ризой облаков

      Стоит как властелин.

      На нем повисли льды лавин,

      Но умолкает гром

      Среди трепещущих долин

      При голосе моем.

      Когда ж громады ледников

      Сползают день за днем —

      Я путь указываю льдов,

      Иль задержу на нем.

      Мне внемлет снеговой простор,

      И под моей стопой

      Дрожат громады скал и гор —

      Что общего с тобой?

      Там, где ветер молчит

      В глубине голубой,

      Где морская змея

      Улеглась под водой,

      И где кудри свои

      Чешет моря краса,

      Как степной ураган

      Твой призыв ворвался,

      Над чертогом моим

      Прокатился волной.

      Все желанья свои

      Духу моря открой.