стал глуше и тише, и эта смена настроения еще больше приковала внимание слушателей:
– Не то чтобы мы, американцы, были слишком встревожены. Знали, что мы самый развитой народ на земле и сумеем справиться. Считали, что пояса придется затянуть, но не больше, чем на пару дырочек. Но при этом забыли об остальном мире. А остальной мир сплотился против нас. Восстал, как стена. Позволить Соединенным Штатам расти и приумножать население в то время, как все главные страны были вынуждены принять программы его сокращения? Никогда! Предлагалось такое соглашение: в каждом государстве на четыре поколения вперед семьи только с одним ребенком, а в перспективе – с двумя детьми. Мы выступили против, но оказались в одиночестве. И в решающий момент обнаружили, что не можем противостоять объединившемуся против нас миру. Такую войну мы бы не выиграли даже на пике мощи, и надо посмотреть правде в глаза, в то время мы были уже не так сильны. Растранжирили многое из того, что до этого имели, и главное – дух и несгибаемость людей. Иссушили умы наркотиками, сердца – совокуплением без любви, души – всяким хламом.
Когда границы Евросоюза соединились с границами Арабосоюза, не оставалось ничего иного, как сесть за стол переговоров в Дели.
В голосе Джошуа зазвенели печальные нотки, все, что было в нем взрывного, исчезло. И не вернулось бы, если бы так пожелала мать – женщина, безошибочно знающая, как подхлестнуть сына.
– Никогда не соглашусь, что дилемма была такова: либо подписывать договор, либо погибать, – возразила она. – Старик Гус Ром продал нас за Нобелевскую премию мира.
– Мама, ты типичный представитель своего поколения. Почему ты не хочешь признать, что вам нанесли удар по самолюбию, вас унизили, вы потеряли лицо? Так было, было, было! Зато моему поколению выпало все собирать по кусочкам и свято хранить то, чем Америка была в прошлом и что поможет ей возродиться в будущем. Пострадала твоя гордость. А у меня гордости нет. Зачем же мне ломать голову, правильно ли поступил Гус Ром, подписав Делийский договор и не втянув нас в войну, которую мы не могли выиграть? Мне это совершенно ни к чему!
Мозг Джошуа готов был взорваться и вырваться из черепа. «Спокойней, спокойней, Кристиан!» Он сжал лицо прохладными ладонями и, раскачиваясь, потирал его до тех пор, пока не перестали бугриться под кожей на висках вены. Тогда, уронив руки, он снова принялся расхаживать по комнате, но не так порывисто, а его темные глаза сверкали в провалах глазниц.
Внезапно Джошуа остановился и повернулся ко все еще завороженным его словами родным.
– Почему это должен быть я?
Ему никто не ответил, и он сам не нашел ответа на свой вопрос. Этот вопрос он начал задавать совсем недавно – в последние недели, – и родные все еще не могли понять, что он имеет в виду. Но замечали, что с каждым вечером он все более отходит от абстрактного и сосредотачивается на личном.
– Почему
