Мелтон.
Поскольку его перетащили довольно бесцеремонно, у Джейми от резкой боли, вызванной перемещением, закружилась голова, он застонал и прослушал то, что сказал майор.
– Ты и есть тот самый якобит, прозванный Рыжим Джейми? – нетерпеливо повторил англичанин.
Фрэзер с ужасом понял: если признаться, что он и есть Рыжий Джейми, его не расстреляют. Его привезут в Лондон, осудят как опасного государственного преступника и подвергнут публичной казни. Сначала вздернут на виселице, потом, полумертвому, вспорют на эшафоте живот и вырвут кишки. Кишки в ответ забурчали – похоже, их такая перспектива тоже не радовала.
– Нет, – сказал он как можно тверже. – Давайте побыстрее, не тяните кота за хвост.
Не обратив внимания на сказанное, английский майор встал на колени перед Джейми, рванул ворот его рубашки и за волосы откинул голову.
– Черт возьми! – вскричал Мелтон, ткнув пальцем в основание шеи пленника, где белел небольшой треугольный шрам.
Шрам этот почему-то майора чрезвычайно взволновал.
– Джеймс Фрэзер из Брох-Туараха. Рыжий, с треугольным шрамом на шее.
Мелтон отпустил голову Джейми и сел на пятки, в задумчивости почесывая подбородок. Вскоре он собрался, повернулся к лейтенанту и, указав на оставшихся пленников, велел:
– Забери остальных.
Английские солдаты подняли и вывели оставшихся шотландцев, а угрюмо нахмурившийся майор так и стоял над Джейми.
– Мне нужно подумать, – сказал Мелтон. – Черт, мне нужно подумать!
– Думайте, коли есть о чем, – отозвался Фрэзер. – А я прилягу.
Его прислонили к стене и усадили, вытянув перед ним раненую ногу. Выяснилось, впрочем, что после двух дней лежания на спине сидеть уже нет сил. Перед глазами заплясали огоньки, и он повалился на бок, на земляной пол, и прикрыл глаза в попытке побороть головокружение.
Мелтон что-то бурчал себе под нос, из его бормотания Джейми не мог разобрать ни слова, но к этому, впрочем, совершенно не стремился.
Сидя на солнце, он наконец внимательно рассмотрел свою ногу. Разумеется, он не доживет и до виселицы. Воспаление шло вверх от середины бедра, распухшая нога была ярко-красная, ярче засохшей крови. Рана гноилась: теперь, когда смрад от немытых тел и гнойных ран других людей уменьшился, он ощущал слабый сладковатый запах собственной разлагающейся плоти. Казалось, мгновенная смерть от пули в голову намного привлекательнее долгой мучительной смерти от гангрены. Он лег горячей щекой на прохладную, мягкую, словно грудь матери, землю, подумал об этом и уплыл в забытье.
Из беспамятства, даже не из сна, его вернул к реальности требовательный голос Мелтона.
– Грей, – твердил этот голос, – Джон Уильям Грей! Помните это имя?
– Нет, – сказал он, плохо соображая из-за слабости и жара. – Сударь, давайте стреляйте и уходите, хорошо? Я болен.
– Неподалеку
