рудь и глубоко вздохнул. Несколько минут он не двигался с места и молчаливым взором, полным радостного восторга и неподдельного счастья, любовался картиной деревенского простора.
– Пошли, – наконец сказал Григорий и уверенно зашагал по пыльной дороге.
– Гриша… – Маша чуть ли не бегом следовала за Орловым, – маленькие домики, которые виднеются вдали, это и есть твоя родная деревня?
– Да. Деревня Озерки, – не поворачивая головы, бодрым тоном ответил Григорий и ускорил шаг.
Ему казалось, он еле плетется по дороге, в то время как его душа, подобно птице, летела, не зная преград, к родному дому. Маша прекрасно понимала и уважала чувства, которые испытывал Григорий. Она и сама заметно нервничала от предстоящей встречи с родными и близкими Орлова. Как они встретят ее и как отнесутся к ней? В дороге они много говорили об этом, и Маша со слов Григория была уже заочно знакома со всеми, включая и родных Ольги Светловой, о которых Григорий рассказывал с такой любовью и нежностью, словно они были его вторая семья. Маша уже любила их и в первую очередь потому, что их любил Григорий, самый родной для нее на свете человек. Однако где-то в глубине души она побаивалась встречи с матерью Григория, женщиной умной и проницательной. Клавдия Ивановна никогда в детстве не баловала своих детей и не потакала их капризам. Она воспитала их честными и порядочными людьми, для которых соблюдение нравственных принципов человеческой морали – не пустые слова, а основной закон жизни. Григорий как-то сказал Маше, что он однолюб и его любовь к Ольге на всю жизнь.
– Возможно, эту черту характера я унаследовал от родителей, которые прожили в любви и согласии двадцать шесть лет, и я не помню случая, чтобы они не то чтобы поругались, но даже позволили бы себе хоть раз обратиться друг к другу в грубой форме. Их любовь была сильная и крепкая, и я не мог не восторгаться ею, она была для меня эталоном, – пояснил при этом он.
Почти четыре года прошло с того момента, как Григорий покинул родную деревню. И вот сейчас перед ним предстала совсем другая деревня, жестокая война наложила страшный отпечаток на ее внешний облик, который чувствовался на каждом шагу. Маша и Григорий торопливой походкой шли по главной деревенской улице, вдоль которой до самой церкви, стоявшей на возвышении на самом краю деревни, росли два ряда пирамидальных тополей. Григорий с интересом смотрел по сторонам и его взгляд постоянно натыкался то на глубокую воронку от бомбы, успевшую зарасти высоким бурьяном, то на разрушенный или сгоревший дом. На улице прогуливались кошки и собаки, гуси лениво пощипывали сочную траву, а куры бегали около домов. Мгновенно воспоминания о прошлом нахлынули на Григория. По этой улице он когда-то каждый день бегал в школу. То было яркое и незабываемое время счастливой юности. Этот дом и тот, напротив, любой укромный уголок или дерево имеют для него свое прошлое, которое на каждом шагу напоминает о себе, заставляя трепетно биться сердце. А вот и старый в три обхвата дуб. Как часто они с Ольгой Светловой сидели под ним на маленькой скамейке, обсуждали насущные проблемы, много и шумно спорили, смеялись или просто молча любовались красотами деревенской природы и слушали пение птиц.
– Ой… свят-свят… – высокая, дородная, в два обхвата женщина, шедшая по дороге навстречу Маше и Григорию, остановилась, опустила ведро с водой на землю и всплеснула руками. – Да никак, это Григорий, сын Клавдии Орловой.
– Да, Марфа Ивановна, это я.
– Боже мой… жив, жив, – Марфа Ивановна, тяжело ступая, сделала шаг навстречу Григорию и заключила его в объятиях. – Радость-то какая… радость… Дождалась Клавдия сынка своего.
Марфа Ивановна Скляр была женщина добрая, но слишком несдержанная на язык, и за это в деревне ее недолюбливали. Речь ее обычно текла, не имея ни начала, ни конца.
Но на этот раз женщина произнесла всего несколько пустых фраз, затем отстранила от себя Григория, размазала слезы по щекам и плаксивым голосом сказала:
– Мой-то, Гаврила Силыч, погиб в 1942 году под Ленинградом, а сынок, цветик ясноглазый, Сеня, вот уже почти год ни письма, ни весточки не шлет. Негодник… Вот, право, негодник. Может, ты, Григорий, где на фронте встречал сынка моего?
– Нет, Марфа Ивановна, не довелось, – Григорий пожал плечами.
– Жа-а-аль, – женщина сморщила нос. – Ой, а это кто? – воскликнула она и ткнула Машу в грудь. – Никак невесту привез с фронта или, того лучше, жену?
– И не то, и не другое. Это Маша Прохорова, медсестра. Она сопровождает меня из госпиталя домой.
– Сопровождает?! Что-то не пойму я… Чего сопровождать-то тебя? Вроде как руки-ноги целы, голова на плечах…
Григорий взял Машу за руку и потянул за собой.
– Извините, Марфа Ивановна, некогда нам…
– Ну-ну… – Марфа Ивановна некоторое время потопталась на месте, провожая взглядом Машу и Григория, затем подняла ведро и продолжила свой
