умом тронулся? Ужасно выглядишь, между прочим…
Тот хрюкнул по своему обыкновению, вытаращил глаза, а лицо его начало синеть.
– Ничего я тебе больше не дам! Так и знай…
– Какой же ты мужчина, если слово не держишь? Трясешься от жадности – смотреть противно. Но подумал ли ты бестолковкой немытою, что свои похороны тоже сам будешь оплачивать?
Хачик головою дернул, словно гремучая змея, готовая ужалить, и завизжал высоким голосом:
– Ты что, сука-бл…, решил братвой меня запугать? Не выйдет!
– Черти тебя дери, Кастанян! Не ты ли ползал сегодня у моих ног и прощения просил? На много они тебя наказали? Совсем от жадности спятил?
– Сволочь проклятая! Ты мне за это еще ответишь, – хозяин двора визжал, брызгая мне слюной в лицо, а два шкафа с пустыми антресолями легонько подпихивали меня в спину, нагнетая напряжение обстановки.
Но русские не сдаются!
– Слышь, хачик, я сейчас домой приду, позвоню Чесменскому, и ты будешь очень жалеть, что снова нарушил слово.
Кастанян запрокинул голову и расхохотался, раздув шею, как лягушка живот.
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Если про свою «крышу», то дабл я её в рот.
– Ну, знаешь… За слова такие придется сполна отвечать. Слыхал я про то, что крысы иногда кидаются на волков, но чаще всего попадают в пасть. Ты, наверное, будешь очередной. Нет, правда, ума у тебя не больше, чем у козла.
– Звони своей «крыше», а я посмотрю, что он тебе скажет теперь.
– Отсюда посмотришь?
Георг махнул рукой, и его оголтелые братья за моей спиной расступились.
Я беспрепятственно дошел до калитки ворот и, открыв её, оглянулся. На лице Кастаняна застыло самодовольное выражение старой обезьяны, добывшей гнилой банан с сухой пальмы.
– Жалко мне тебя, хачик. Завтрашний день для тебя может быть не столь лучезарным, как сегодня. И это будет дорогая цена за то дешевое представление, которое ты и твои братья сейчас разыграли предо мной.
Вдогонку мне понеслись трехглавые русские маты с армянским акцентом.
О господи, думал я, возвращаясь домой, никогда не чувствовал такой душевной усталости. Усталости и печали, бессмыслицы и одиночества. Меня измучили мои же ошибки, и моя ярость, и моя горькая-прегорькая печаль. Когда же все это кончится, и начнется нормальная жизнь? Прав Чесменский, говоря, что я сам виноват во всех своих неприятностях. Видимо, не в свое болото попал, не по себе шапку примерил…
Вернувшись домой, позвонил Сергею и сообщил о том, что армян слово свое не сдержал и более того… Не без ехидства передал слова Кастаняна о том, что он Чесменского дабл в рот.
– Вот даже как? – удивился Сергей. – Ладно. Завтра разберемся.
И отключил связь.
А чего же я ждал – оперативной и неотложной помощи? Меня как-то разом пронзило прозрение. Боль догадки возникла вдруг
