в общую могилу бедняков, но бабы, опекунши ее детей, сами готовившиеся в такую, собрали последние гроши и купили ей отдельную… Отпевали просто рабу Божию. Имя ее никому не было известно: «Там не ошибутся, – тыкали бабы перстами в бирюзовую глубину. – Ее ангел встретит и узнает ее душу. Ему не надо земного имени».
Близнецы, насосавшиеся перед тем Пеппинова молока, проспали всю дорогу. Когда любопытные открывали их беленькое покрывало – потревоженные мордашки жмурились и чихали от солнца, но не раскрывали глаз. Их поднесли к страшному черному зеву безобразной ямы, этой последней строки земного существования, но они и к ней остались равнодушны. Им было тепло, хорошо, сухо… Корзину нежно и тихо несли ласковые руки – чего же еще? Душа бедной матери тоже верно радовалась их счастью… Вовремя догадалась умереть… И под легким ветерком даже важные, торжественные, молитвенные кипарисы, приветливо покачивали тонкие верхушки.
Опустили гроб. Засыпали его землей. Глухо стучала она в его доски, точно старалась разбудить кого – то под ними, «еще – де есть время… встань, крикни!» Но там было темно и до ужаса тихо. И яма мало – помалу наполнялась, сравниваясь с краями. Ушли господа в сутанах. В последний раз мелькнула в белых воротах пестрая «банда муничипале», тихо исчезли священники… Погасли кадила и только несколько сизых струек еще осталось в воздухе. медленно рассеиваясь над старыми могилами. Бабье разбрелось по своим, оставив пока корзину с близнецами св. Николая среди цветов.
Тут солнце не так палило. Сморщенным мордашкам незачем было жмуриться и куксить. Над ними наклонялись пышные алые розы, точно хотели разобрать, что это за невиданные козявки заползли к ним и спят. Жасмины осыпали их белыми пахучими лепестками. Будто большая басовая струна гудел над их пуговками – носами громадный и мохнатый шмель. За одну мордашку укрепилась было желтая бархатная бабочка, да мордашка чихнула, и бабочка испуганно сорвалась прочь. Божья коровка всползла на багровую морщинистую щечку… Мимо корзины по земле суетились зеленые ящерицы, проплывали над нею в воздухе солидные жуки. Веселая пташка села на край корзинки и зачиликала вовсю. Просыпайтесь – де, дурачки, чего вы в такую погоду жмуритесь? Разве всегда бывает подобное солнце и небо? Попела – попела, потопорщилась, приподняла пушистые перья и крылья и, увидав, что издали подходят женщины, утонула в небесной лазури…Так близнецы св. Николая и не проснулись, когда их уносили с кладбища.
А между тем в этот торжественный момент они, так сказать, кончали все расчеты с прошлым… Впрочем, какое же прошлое могло быть у них?
Безымянная богомолка осталась одна под пышными кипарисами и мраморами чуждого ей кладбища.
VI
Через три года я опять попал в Бари.
На этот раз я приехал сюда через Константинополь, Афины, Корфу и Бриндизи и весь был полон света и ясности далекого юга. Бари уже не так поразил меня чистотою и святостью небес и лазурью бесконечных
