вать. Но когда я наконец забеременела, меня начала приводить в ужас мысль о появлении на свет девочки. Пока мои друзья – особенно те из них, у кого уже были сыновья, – готовились разочароваться от слов акушерки «Это мальчик!», я чувствовала себя вечным запасным водителем, который впадает в ступор, когда ему передают руль. Предполагалось, что я экспертка в вопросах поведения девочек. Я выпячивала этот факт везде: от The New York Times до Los Angeles Times, от шоу Today до FOX TV. Я кучу раз выступала на NPR. И это стало проблемой: что, если после всего этого я окажусь не готова к подобному вызову судьбы? Что, если у меня не получится вырастить идеальную дочь? С мальчиком, подумала я, будет гораздо проще соскочить с крючка.
И честно говоря, мне казалось, что рождение мальчика – это решенный вопрос. За несколько лет до появления на свет моей дочери я прочитала о каком-то британском ученом, который выявил закономерность: в двух из трех пар, в которых супруг старше супруги на пять и более лет, первенец – мальчик. Бинго! Мой муж Стивен старше меня почти на десять лет. Так что, очевидно, все было на мази.
А потом на УЗИ я увидела неопровержимые доказательства (по крайней мере, мне сказали о наличии неопровержимых доказательств; для меня все это было совершенно неотличимо от, допустим, носа) и вдруг поняла, что все это время страстно, отчаянно хотела девочку. Просто боялась в этом признаться. И все еще беспокоилась насчет того, как буду воспитывать ее, какой ролевой моделью стану, возьму ли на вооружение собственные советы касательно всех трудностей, окружающих красоту, тело, образование и достижения девочек. С радостью буду наряжать дочь в платья с оборками или запрещу играть с Барби? Буду настаивать на футболе или на балетной пачке? Закупаясь в отделе для новорожденных, я бурчала из-за неотвратимой цветовой маркировки, уготовленной для младенцев. Кому какое дело до цвета простыней в кроватке, будь они розовыми или в однотонную клетку? Кажется, за те месяцы я примерно миллион предложений начала с фразы: «Моя дочь никогда не будет…»
А потом я стала мамой.
Разумеется, Дейзи была прекраснейшей малышкой из когда-либо рождавшихся (не верите мне – спросите моего мужа). Я твердо намеревалась растить ее без всяких условностей: мне хотелось, чтобы она знала, что никакое поведение и никакие игрушки не предназначены для ее пола и не обязательны. Мне хотелось, чтобы она могла самостоятельно выбрать нужные элементы своей идентичности – это по идее прерогатива и привилегия ее поколения. И в течение какого-то времени казалось, что я добилась своего. Собираясь для своего первого дня в садике, в два года, дочь выбрала свой любимый наряд – «костюм инженера» (комбинезон в тонкую полоску) – и с гордостью несла свой ланчбокс с паровозиком Томасом.
Всем, кто был готов слушать, я жаловалась на недальновидность компании Learning Curve, изобразившей Томаса в компании друзей мужского пола, а Леди – блестящий, лилового цвета паровоз-девочка – была меньше прочих. (Другими дамами на Содоре оказались пассажирские вагоны – пассажирские вагоны! – с именами Энни, Кларабел, Генриетта и, конечно же, Дейзи. Какая наглость!) Но на самом деле, под моим раздражением пряталось хвастовство. Моя дочь не поддалась типичным стереотипам.
И тем больнее было падать. Понадобился лишь один мальчик, пронесшийся мимо на детской площадке и крикнувший: «Девочки не любят поезда», – и Томас был засунут на самое дно ящика с игрушками.
Через месяц Дейзи закатила истерику, когда я попыталась надеть на нее штаны. Словно посредством осмоса, она выучила имена и цвета платьев всех принцесс студии Disney – а я даже не знала, что такое «Принцесса Disney». Она с тоской смотрела на задрапированные тюлем витрины местных магазинов игрушек и на свой третий день рождения выпросила «настоящее платье принцессы» с подходящими пластмассовыми туфлями на высоких каблуках. Тем временем одна из ее подружек – та, у которой было две мамы, – каждый день появлялась в садике в платье Золушки. И в свадебной фате.
Что вообще произошло? Мои знакомые матери, женщины, которые когда-то клялись, что никогда не будут зависеть от мужчины, снисходительно улыбались, когда их дочери напевали So This Is Love или настаивали, чтобы их называли Белоснежками. Кассир в супермаркете неизменно приветствовал Дейзи словами «Привет, принцесса». Официантка в местном кафе – модница с проколотым языком и татуировкой черепа на шее – называла заказанные Дейзи «оладьи-смайлики» ее «блюдом принцессы». Как-то раз милая женщина в аптеке предложила нам бесплатный воздушный шарик, а затем сказала: «Спорим, я знаю твой любимый цвет!» – и выдала розовый вместо того, чтобы позволить Дейзи выбрать самой. Затем, вскоре после трехлетия, наш дорогущий детский стоматолог – из тех, чьи помещения забиты комиксами, мультиками и игрушками, – указала на кресло и спросила:
– Не желаете ли присесть на этот трон принцессы, пока я буду заниматься вашими сверкающими зубками?
– Господи Иисусе, – огрызнулась я. – Сверло у вас тоже особенное, для принцесс?
Она так на меня посмотрела, словно я была злой мачехой.
Но
