шестнадцать лет на сцене, – отвечал Суслов.
К Котомцеву подошел Безымянцев, игравший Афоню. Он был в полушубке нараспашку, в валенках, в картузе.
– Ну что, голубчик Анатолий, как сбор? – спросил он.
– Тридцать девять рублей в кассе и на пятьдесят четыре рубля с рук продано, – отвечал Котомцев.
– Гм… Ведь это скверно для первого спектакля – девяносто три рубля…
– Что ж ты поделаешь, коли театр за городом! Не многих заберет охота тащиться сюда, у кого лошадей нет.
К ним подскочил лесничий и, дымя папироской, сказал:
– Сейчас я из кассы. Акцизный сейчас приехал и взял три билета по полтора рубля для себя, жены и дочери. Да купец Мельгунов с женой пришли и два билета по рублю взяли.
– Четыре с полтиной и два – шесть с полтиной, стало быть, вот уже сорок пять в кассе, – тотчас же сосчитал Днепровский и спросил Котомцева: – Сколько у нас вечерового расхода?
– Ах, боже мой! Да кто же теперь сосчитать может!
Публика в зале прибывала. Настройщик и часовых дел мастер Кац играл уже в зале на фортепиано какой-то марш. Начали приходить и актрисы из своей уборной на сцену. Показалась Котомцева, показалась Безымянцева, играющая Жмигулину. Котомцева подошла к мужу и уныло спросила:
– Как сбор, Анатолий? Должно быть, плох?
– Давеча было сто рублей без полтинника.
– Это только то, что в кассе, не считая того, что с рук продано?
– Да нет же, нет. Всего вместе.
– А ведь мы рассчитывали, что полный сбор больше двухсот пятидесяти рублей.
– Мало ли, что рассчитывали!
– Анатолий, у меня полусапожки совсем худые. Не знаю, как уж и играть буду. Думала у сестры взять, но у ней еще хуже моих, – шепнула мужу Котомцева.
– Завтра купишь себе и сестре новые сапоги.
– Да, но как сегодня-то играть! Я уж кой-как зашила, позачернила чернилами, но…
– Обувь только из лож видна, а из стульев и мест в партере обуви никогда не видать, лож же здесь нет. Что ж, начинать, что ли? – спросил Котомцев.
– Погоди… Авось подойдут и подъедут еще кто-нибудь, – откликнулся Днепровский.
К Котомцеву опять подскочил лесничий и сказал:
– Радуйтесь… Сын головы сказывает, что сейчас в театр помещик Куликов в долгушке с семейством и гостями приехал. Вот уж тут еще приращение сбора рублей на десять будет.
– Ну, слава богу! – проговорила Котомцева и перекрестилась.
Тапер Кац кончил марш и принялся играть вальс.
В семь с половиной часов Котомцев решил поднимать занавес.
– По местам! – крикнул лесничий актерам и, когда все было готово, сам отдернул коленкоровую занавесь в одну сторону.
XII
Пьеса «Грех да беда» шла довольно гладко, и только нотариус в роли Бабаева несколько портил дело. При открытии занавеса интеллигенция посада Гусятниково приветствовала
