xmlns:fo="http://www.w3.org/1999/XSL/Format" xlink:href="#n_357" type="note">[357].
В январе 1915 г. в «Биржевых ведомостях» появляются несколько перекликающихся публикаций. 15 января – статья Н. Бердяева «О „вечно бабьем“ в русской душе. Эпигонам славянофильства», поводом для которой послужила статья В. Розанова «Война 1914 г. и русское возрождение»[358]. 23 января В. Эрн откликнулся статьей «Налет валькирий»[359]. Затем в полемику вступил Вяч. Иванов, опубликовав 18 марта статью «Живое предание. Ответ Н. Бердяеву». 8 апреля ему ответил Бердяев статьей «Омертвевшее предание»[360]. По этой полемике с Бердяевым высказался в письме к В. Эрну член ПРФО С. Аскольдов[361]: «Дорогой Владимир Францевич! Не могу не выразить Вам своего восхищения Вашей статей о Н. Бердяеве, которую сейчас прочел. И остроумно, и верно, и, в конце концов, весьма глубокомысленно. Конечно, все это одержимость со стороны „князя воздушного“. Розанов же грешит от земли. И лучшего ответа Н. Бердяеву не могло быть, а ответить надо было для него же самого»[362].
В 1916 г. наконец, как итог раздумий и исканий философа, в свет выходит «Смысл творчества. Опыт оправдания человека». Наряду со столь волновавшей его темой творчества важной темой книги становится ожидание «откровения» Бога Духа Святого, означающее и конец света, и Воскресение, и обожение сущего, но для этого, по Бердяеву, нужно встречное «творческое» движение религиозного человека, которое рассматривается Бердяевым как откровение человека – Богу[363].
После выхода книги о религиозном смысле творчества Н. Бердяев становится особенно одинок: со своими воззрениями на важность творчества в деле спасения он не вписывается в круг мережковцев, к московскому православному кругу[364] он примкнуть не может. Он мечтал выработать «христианский гнозис». Так, в отзыве о Д. Мережковском Н. Бердяев подчеркивал: «Подобно Булгакову, не любит и боится Д. Мережковский гнозиса, имманентно-свободного богопознания… менее Булгакова подготовлен для суждения о религиозном гнозисе, меньше знает… не стоит на высоте религиозно-познавательных задач нашей эпохи»[365]. Сам Н. Бердяев не скрывал, что занят построением христианского гнозиса, который, по Бердяеву, возник уже в первые века христианства, но был утрачен его носителями. Свои идеи о необходимости «истинного христианского гнозиса»[366] он относит к сфере религиозной философии, провал гнозиса Валентина и Василида[367] объясняет тем, что человек был оставлен ими во власти космических сил, они не поняли свободы человека. «Христианский гнозис» Н. Бердяева входил составной частью в представление философа о том, в каких аспектах и как должно быть модернизировано «историческое христианство».
Издана как книга под названием «Меч и крест» (М., 1915).
С.
Данной работой Н. Бердяев очертил круг проблем, за рамки которых он уже не выходил. «Духовный кризис интеллигенции» (1910), «Философия свободы» (1911), «А. С. Хомяков» (1912), «Смысл творчества» (1916), «Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности» (1918), работы, в которых звучат мотивы профетические и эсхатологические.
С. Булгаков, М. Новоселов, В. Эрн, С. Трубецкой, П. Флоренский, Ф. Самарин.
Валентин и Василид – гностические философы первой половины II в. В основе их систем была общегностическая идея абсолютной полноты вечного бытия (Плерома) или мира эонов, из которого происходит и к которому возвращается все, способное к восприятию истины. У валентиниан Плерома была представлена четырьмя сущностями (зонами) под именами: Глубина, Ум, Слово, Человек. Каждое из них было и мужского, и женского пола. Эти зоны образовывали меж собой пары, порождающие вереницы других эонов. Все вместе 30 эонов и составляли выраженную полноту абсолютного бытия. Цель рождения в мир Спасителя трактовалась гностиками как задача собрать всех имеющих в себе бессознательное стремление к познанию истины (пневматики) и превратить их в сознательных – «гностиков», знающих «истину» о Первоотце, Плероме и их собственном предназначении сочетаться с ангелами и быть принятыми в Плерому. Остальной мир с плотскими людьми обратится в ничто. Василид категорически отрицал возможность приписывать какие-либо свойства или признаки Первоначалу: невозможно сказать даже и того, что оно непознаваемо и неизреченно, поскольку такая его характеристика уже указывала бы на его определенный характер. Нельзя сказать, что оно есть ничто; и даже нельзя сказать, что оно есть Бог. У Василида из абсолютного первоначала истекала вся разумная сфера, что означало, что все реальное бытие есть не что иное, как эманация все того же сверхбытия. Здесь у него аннулировалось христианство с его творением из ничего и на его место ставился чисто языческий принцип пантеизма. Гносис явился не как опыт полемики, а как опыт примирения язычества с христианством: он утверждал возможность компромисса между язычеством и христианством, если последнее беспристрастно отнесется к язычеству и возьмет у него лучшее. Христианство подобного компромисса не допускало. На христианство гностики смотрели как на учение несостоятельное, потому что признавали себя компетентными в решении высших вопросов, подчиняясь
