один и тот же сон, что она идет по дому, больше похожему на дворец, а вокруг разлито красное и она знает, что это кровь, но еще не знает чья, и ника зовет маму, зовет папу, но никто не отзывается, а двери закрыты, и она один на один с этим домом и страхом, что за ней никто не придет, как в том злом анекдоте, где сначала они пришли за евреями, потом за коммунистами, а меня из садика так никто и не забрал
нику не забрали из садика, нику приковали цепями к скале, так что ника не может двинуться с места, ника не может бежать, ника не может, не может, не может, не может, но ника должна, должна открыть глаза и сказать: да, это он, это мой брат никита, никита, никита, мой младший брат никита, который родился таким слабым, что не мог открыть глаза, прямо как я сейчас, и маме его не отдавали месяц, и он лежал там, в палате, весь утыканный трубками, а я смотрела и не верила, что он настоящий, потому что настоящие дети совсем не похожи на тех, которых показывали в телевизоре, таких пухлощеких пятимесячных новорожденных, потому что никто не покажет настоящего новорожденного – страшный, сморщенный комок, который фу, непонятно, а у мамы всё еще живот и я жду, когда же появится тот ребенок, который настоящий, как сейчас жду, когда мне покажут настоящего никиту. но это всегда и был настоящий никита, никита, никита, которого я помогала купать, а он смотрел на меня так, как никто и никогда больше не, как умеют смотреть только дети – совершенно абсолютно безгранично доверяя, так что ты, даже если и хочешь дернуть его за этот бесячий пальчик, ущипнуть, и уже тянешься, ведь папа папа папочка ушел из-за него, но натыкаешься на этот взгляд, и отводишь руку, и целуешь этот миленький маленький пальчичек, ведь вас всё равно трое, да, папа ушел, но пришел никита, и кто сказал, что теперь будет хуже, кто это сказал, сказала, сказала, конечно, это сказала она
папа остался там, где остался никита, где никиты больше нет, какая теперь разница, что с телом дальше, если дальше больше нет, как он смел, зная, что дальше нет, нет вида на надежду, надежда умирает, когда врач в белой комнате выдвигает полку холодильника, а там нетнетнетнет не надо пожалуйста не хочу не могу убрать вытереть санитайзером вот так лучше потрогать лицо вдохнуть запах спирта здоровья димы больницы морга нетнетнет не могу выйти отсюда куда угодно в курилку там курят если курят то живут ведь мертвые не курят, но здесь не курят, здесь морг, мамочки, всего четыре буквы, да в слове «четыре» букв больше, но почему так страшно, надо с этим что-то делать, надо переставить – гмо, хорошо, так, да, гмор, рогм, мгор – всё страшно, как ни переставляй, мамочки, мамочки, мамочка, за что нам это, как я скажу, а ты звонила уже три раза, не ответила, не могу сказать: мама, это никита, это наш с тобой никита, который выпал из окна, мама, выпал, выпил и выпал, покурил и выпал, понюхал и выпал, выпал, выпал, выпал, мамочка, не вышел, почему же ты, почему ни мне ни маме ни папе не, да потому что! с папой не разговариваете, папа ушел до того как ты мог назвать его папой, да мама не то что на кило, мама и на миллиметр его не подпускала, и с мамой папа почти не разговаривал,
