На ёлке вниз головой зависла белочка, пристально и настороженно смотрит на Журавушку, вышедшего из пещеры. Гуркнула и понеслась по вершинам, подруливая хвостом, прочь, в кедровник.
Напились чаю. Арсё поднялся и повел рукой в сторону кедрача:
– Сейчас ты увидишь нашу плантацию. После этого ты должен стать ещё чище, добрее, чем был до этого. А проснётся жадность, то гони ее прочь. Если потеряешь лицо, то Арсё тебе второе не даст.
– Хватит теребить меня, сказал, что всё будет хорошо, значит, так и будет. Память, видно, у тебя дырявая.
– Не память, а душа стала дырявой, людям перестаю верить. Жадные они. Злые они.
– Ты уже говорил это. Если не веришь, то зачем вёл меня сюда? Ты видишь, что я стал другим. Раньше во мне жило два человека, теперь живет один. И не баба Катя меня вылечила, а время. Оно большой лекарь. Кто, как не я, нонче половину добычи отдал солдаткам? То-то. А ты небось забыл это сделать, пока я не сделал.
– Да, ты стал другим, но ты еще не Тинфур-Ламаза.
– Тинфур-Ламаза был человечище, а я просто человек.
– Но после того, как ты всё увидишь, ты должен стать похожим на Тинфура-Ламазу.
– Ладно, не пытай. Раз поверил, поверь и второй раз. Сейчас трудно жить без веры в человеков. А ты… Одни остались, даже Макара Сонина, своего летописца, не смог Бережнов отстоять от фронта. Вот тебе и указ о веротерпимости, о любви и дружбе. За всё это надо платить своей же кровью. Макар от горшка два вершка, а солдат. Не будь я болен и худосочен, быть бы и мне на одной нивке. Ты один бы остался, кому бы верил? Верь, не обману.
– В тайгу бы ушел. Но ради тебя здесь живу. Ты просто дурак, Журавушка, ведь я тебя больше всех люблю. А раз люблю, то хочу сделать из тебя Тинфура. Из меня Тинфур не получился.
Костер догорал, росы обсыхали, пора было заходить в тайгу.
– Еще раз говорю: от того, что увидишь, не сделайся жадным. Это может убить тебя и меня. Понимаешь?
– Пока ничего не понимаю. Но даю слово, что не буду жадным.
– Поймешь. Безродный мечтал о мраморном дворце в тайге, так там таких мраморных дворцов десять, а может быть, двадцать. Понял?
– Чуть понял, чуть нет. Пошли, – поднялся Журавушка.
Так же текла жёлудь, постукивали шишки.
10
Если Устин Бережнов, Пётр Лагутин, Федор Козин, пова́рчивая на бездарность и тупость своих генералов, все же могли считать себя победителями, то Макар Сонин, Макар-летописец, судя по его записям, считал себя не только побежденным, но и обреченным. Обреченной на разгром считал и Россию. Он в своей замусоленной тетради записал: «И вышед мы 13 августа во след солнцу, дабы окружить и разбить германскую армию, разбить и пойти на Берлин, Вену. Захватить эти города, поставить германца на колени…»
Начальник германского Генерального штаба Мольтке, не ведая о записи этого тщедушного солдата, еще задолго до войны записал в своем дневнике: «Все успехи на Западном фронте
