Он дал слово, что не причинит вреда их детям.
– Тогда почему же, по мнению их родителей, он вообще похитил их? – спрашивает Мекай, и в его голосе звучит скептицизм. – Ведь очевидно, что если человек удерживает других людей против их воли, то делает он это не с добрыми намерениями.
– Согласен, – говорит Дауд, пожав плечами. – Но они слепо верят ему и не видят правды – а может, не хотят ее видеть. Как бы то ни было, их невозможно убедить в том, что он не тот, кем пытается казаться.
– А кем именно они его считают? – спрашивает Джексон таким безразличным тоном, будто речь идет о каком-то незнакомце, а вовсе не о его отце.
– Ты хочешь сказать, помимо того, что он чудовище? – насмешливо бросает Хадсон.
– По их мнению, он король, который покончит с их безвестностью, который позволит им перестать скрываться. – Дауд качает головой. – Разумеется, любой, у кого есть мозги, поймет, что все это лажа, но они хавают эту лабуду, как будто это мороженое с шоколадом. Их не переубедить.
– А гибель у него на службе – это что, неприятный побочный эффект? – В голосе Хадсона звучит сарказм, но в его глазах читается что-то более сложное – смесь сожаления и решимости, – и я тянусь к синей нити внутри меня.
И провожу ладонью по нашим узам сопряжения, вливая в это прикосновение столько любви и ободрения, сколько могу. Я знаю, он не хочет, чтобы другие узнали, как он мучается из-за того, что случилось с первым отрядом волков, и сейчас это единственный способ его поддержать.
Надеюсь, он сработает.
И действительно, через несколько мгновений я с удовлетворением замечаю, как глаза моей пары широко раскрываются. Он встречается со мной взглядом, полным такой теплоты, что это вызывает у меня улыбку. На его лице читается явное облегчение, как будто он хотя бы на время избавился от сожалений и боли.
– Для них это честь, – тихо говорит Лайам. – Ничто не сравнится с гибелью во имя цели, в которую ты веришь.
То, что он говорит, ужасно, но все мы знаем, что он прав. Как прав и Дауд. Сколько раз за последние несколько месяцев мы все были готовы умереть, лишь бы остановить Сайруса? Сколько раз мы жертвовали почти всем, потому что понимали, что остановить его необходимо, что иного не дано?
Но что, если бы мы были на другой стороне? Что, если бы мы верили в него так же безоговорочно, как презираем и его, и все, что он олицетворяет? Что, если бы мы всерьез считали, что он вершит правое дело и что любой, кто встает на его пути, пытается навредить нам, нашим детям и тому миру, который мы хотим построить?
От этой мысли я содрогаюсь: отчасти потому, что ужасно думать о том, сколько человековолков и вампиров клюнуло на подлые идеи Сайруса, а отчасти потому, что я начинаю понимать, с чем мы столкнулись. И это чертовски тяжело.
– Что же нам теперь делать? – шепчу я и слышу в своем голосе ужас.
– Каким будет наш первый шаг? – спрашивает Рафаэль. Он стоит, прислонясь к стене и согнув одно колено, лицо его бесстрастно. – Думаю, надо выяснить,
