распростертое у подножия тело, которое служки уже крюками затаскивали на низкую раздолбанную телегу. Но представление еще не закончилось. К жрецу принесли еще двоих младенцев, на этот раз без матерей.
– Подкидыши, – брезгливо сказала Дорминда.
Их прижгли, не обращая внимания на плач, посыпали ранки синим порошком и унесли в храм.
– Что с ними будет? – чужим голосом спросила Лика.
– Ничего! – резко ответила не желающая вдаваться в подробности Дорминда. О судьбе таких детей ходили страшные слухи, и, учитывая то, что она ни разу не встречала взрослого изгоя, выросшего при храме, пожилая женщина склонна была им верить. Но говорить об этом впечатлительной Лике ей не хотелось. – Там о них позаботятся!
Лика вдруг повернула к ней резко повзрослевшее лицо и спросила:
– Дорминда, почему их просто не убивают? Зачем заставляют переживать такое, если потом все равно убьют?
– Наша всемилостивейшая богиня не хочет просто так отнимать подаренную жизнь! – заученно ответила та. – Она хочет, чтобы ее дети через унижение других научились бояться и избегать греха, где бы он их не подстерегал! А жизнь изгоя ей не нужна, она навсегда изгоняет его из своего сердца, потому что он есть воплощенное зло! Лика покачала головой и отвернулась. Нет, ей никогда этого не понять.
Домой они возвращались молча. Даже на Дорминду церемония произвела тяжелое впечатление, хоть она ни за что не призналась бы в этом. Дома они опять же молча доделали все дела, и Дорминда, уже уходя, все-таки заговорила с мрачной и потерянной Ликой.
– Лика, доченька, нравятся тебе наши порядки или нет – тут уж ничего не поделаешь! Такова жизнь! Таш – хороший человек, это я могу сказать открыто. Он изгой и преступник, но он хороший человек! За два года, что я к нему прихожу, я не слышала от него ни одного дурного слова! Но ты, Лика, девочка моя, беги от него, как от огня, пока еще не поздно. Он пожалел тебя, так воспользуйся этим! Устрой свою жизнь, выйди замуж, нарожай деток. Что еще нужно женщине для счастья?
После этих слов пожилая служанка прослезилась, и Лика, тоже расплакавшись, обняла ее, не зная, что сказать. Она видела, что Дорминда и в самом деле переживает за нее, но не могла ей ничего пообещать, кроме того, что хорошо обо всем подумает.
Она ушла, а Лика без сил свернулась калачиком на кровати, стала думать. Правда, думалось ей совсем не о том, о чем советовала Дорминда. У нее перед глазами, как наяву, стоял помост, на котором клеймили грешников. Она вспоминала, как они протягивали палачу руки, и ей становилось не по себе от беспомощности этого жеста. Она вдруг поняла, почему клеймо не ставят на более заметном для окружающих месте – оно в первую очередь было предназначено для самих изгоев. Чтобы они каждый день смотрели на него и знали, что они – отверженные. Что они никому не нужны, даже давшим им жизнь богам. Чтобы они чувствовали себя грязными и стыдились этого. Чтобы они не сопротивлялись, когда их будут убивать. Чтобы сами не хотели жить.
