Как думаешь, на кого он мог напасть? Я почему-то не сомневаюсь, что они сами напросились».
«Миранда, какая разница? Самое главное, что он великолепен, как мастер декораций».
«О да, это правда. Он великолепен».
Как-то на вечеринке после спектакля Хьюго рассказал мне, что это в тюрьме он увлекся Шекспиром и научился делать декорации. А до этого ему и на Шекспира, и на театр было насрать – «Простите, Миранда».
«О, что вы, не извиняйтесь, пожалуйста», – отозвалась я. В темном переулке моего сердца шелестели опавшие листья.
Там же, в тюрьме, он научился создавать целый мир, располагая минимумом инструментов и материалов. А потому для институтского театра с его практически отсутствующим бюджетом оказался великолепной находкой. Так я и сказала ему на той вечеринке: «Вы великолепны».
Хьюго растерялся, не зная что ответить.
Тихо пробормотал: «Спасибо», отпил вина из стаканчика и ретировался к компании своих приятелей из техперсонала. Они стали громко обсуждать концерт какой-то хеви-метал группы, на который ходили все вместе. От меня же не укрылось, как увивалась вокруг них Фов, картинно округляя глаза и заливаясь над каждой шуточкой Хьюго. Уж очень старалась показать, что ей интересно, что она вовсе не ханжа с шомполом в заднице и неизменно играющим в машине Сондхаймом[8], а своя в доску отвязная девчонка. Что вы, она просто обожает хеви-метал! Вот даже и разговор о нем может поддержать – ну, видимо, раз сочла нужным влезать. И вот что странно – Хьюго слушал ее довольно внимательно и даже кивал головой.
Я отправилась разыскивать Грейс и нашла ее в уголке с сигаретой. Наверняка она видела всю эту сцену, но мне сказала лишь: «Зажигалку?»
Я никогда не смогу заставить себя заглянуть Хьюго прямо в его странно поблескивающие глаза. Такие безмятежные, всегда словно слегка затуманенные. Цвет их постоянно меняется – в зависимости от освещения. Я никогда не посмею открыто залюбоваться его волосами цвета спеющей на солнце пшеницы. Никогда не смогу остановить взгляд на его губах, еще более идеальных из-за короткого неровного шрамика в уголке рта, благодаря которому кажется, что Хьюго постоянно усмехается. Может, он в тюрьме его заработал? Что уж говорить о настоящей его улыбке, той, с которой он сейчас смотрит на меня! От нее все мое тело делается светящимся и невесомым.
– А я вас в театре и не заметил, – говорит Хьюго.
«Еще бы, – думаю я. – Как ты мог меня заметить?»
В былые времена я могла заставить таких как Хьюго ползать передо мной на коленях. Мне вспоминается та молодая женщина, которой я была когда-то. Ее яркий портрет из старой театральной программки «Все хорошо». Она до сих пор хранится у меня на самом дне мертвого ящика с нижним бельем, и иногда ночами я достаю ее и мучаю себя. Листаю ветхие блестящие страницы. И вот оно! Мое невозможно лучезарное юное лицо, обрамленное каскадом темных волнистых волос. Невероятная красота! Капля жестокости. И блаженное
Стивен Джошуа Сондхайм, американский композитор, поэт и драматург, автор многих бродвейских мюзиклов.
